Памяти Г.М. Гречко: Н.Г. АЛЕКСЕЕВА. ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГРЕЧКО – УЧАСТНИК ТУНГУССКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Памяти В.М. Черникова: Л. ШТУДЕН. ВИКТОР ЧЕРНИКОВ: КРЫЛЬЯ ДУХА И БРЕМЯ ПЛОТИ

Памяти Н.В. Васильева: А.П. БОЯРКИНА. ТУНГУССКАЯ БИОГРАФИЯ НИКОЛАЯ ВАСИЛЬЕВА В.П. КАЗНАЧЕЕВ. УЧЕНЫЙ И ГРАЖДАНИН В.А. БРОНШТЭН. ВЫДАЮЩИЙСЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ И ОРГАНИЗАТОР В.К. ЖУРАВЛЕВ. ЧЕЛОВЕК КОЛЛЕКТИВИСТСКОГО СОЗНАНИЯ В.М. ЧЕРНИКОВ. ОН БЫЛ МУЖЕСТВЕННЫМ ЧЕЛОВЕКОМ Г.Ф. ПЛЕХАНОВ. ОТДЕЛЬНЫЕ ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ Н.В. ВАСИЛЬЕВА Ю.Л. КАНДЫБА. У НЕГО БЫЛ УПРУГИЙ ДУХ А.П. БОЯРКИНА. НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО Н.П. РОДИОНОВА. ВАСИЛЬЕВ-МАКРО НА УСТУПАХ ЧУРГИМА Е.М. КОЛЕСНИКОВ. СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЛИДЕРА Б.Ф. БИДЮКОВ. НАМ ЗАВЕЩАНО СОКРОВЕННОЕ О.Н. БЛИНОВА. И ТОЛЬКО ТРОПА ПРАВА...

Памяти Д.В. Демина: ВАЛЕРИЙ НОВИКОВ. Памяти Дмитрия Демина НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВ. О ДЁМИНЕ (к годовщине ухода) АЛЕНА БОЯРКИНА. НЕЗАПОЛНЕННЫЕ СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ Д. ДЕМИНА

Н.Г. АЛЕКСЕЕВА
ГЕОРГИЙ МИХАЙЛОВИЧ ГРЕЧКО – УЧАСТНИК ТУНГУССКОЙ ЭКСПЕДИЦИИ

Георгий Михайлович Гречко попал в экспедицию на Тунгуску еще до своего полета в космос. Команду из Королёва направил сам Сергей Павлович. Эту историю Георгий Михайлович рассказывал на всех наших конференциях. Он принес Королёву отчёт Золотова, зная, что Королёв читает только введение и заключение. В заключении у Золотова была написано, что в результате его исследований установлено, что взрыв был ядерный. Королёв предложил всем участникам поездки написать заявление на материальную помощь и выдал деньги из своего фонда. Этих денег ребятам хватило на билеты. Королёв сказал: «Вертолёт должен лететь в Сибирь, пусть он поработает в вашей экспедиции». В дополнение им выдали комплекты раций.

Потом они обратились в Комитет по метеоритам, надеясь пригласить в экспедицию специалиста. Специалист согласился ехать при условии, если ему заплатят.

В Ванаваре Плеханов использовал вертолёт на переброске грузов, проб, но идти Королёвской группе пришлось пешком по тропе Кулика. Особенно поразил Георгия Михайловича один случай. Они сильно устали на маршруте, так как рюкзаки у мужчин были по 60 кг, остановились передохнуть и сразу уснули. Когда проснулись, видят – горит костер, на нём висит котёл, кипятится чай. И это сделала девушка, Руфина Журавлёва. Королёвские мужчины считали себя вполне крутыми, но тут они почувствовали себя уязвлёнными. Сибирская девушка оказалась круче этих мужчин! Этот случай так потряс Георгия Михайловича, что он его рассказывал на всех конференциях.

Потом ребята из Королёва хорошо работали в экспедиции, ходили в разные маршруты по этой большой территории вывала деревьев, добывали и обрабатывали пробы. Рассказывали такую история в этой экспедиции. Отряд с помощью металлоискателя искал металлические осколки метеорита, никак не мог отыскать. И один человек в шутку спрятал в озере топор. Металлоискатель стал фиксировать присутствие металла, и Г.М. Гречко уже надел маску, собрался нырять в озеро. Но его пожалели и открыли розыгрыш. После этого кое-кто долго бегал с топором за любителем пошутить.

Когда мы проводили конференции по Тунгуске, я всегда приглашала Георгия Михайловича, и он всегда приходил. Мы восхищались его полной невозмутимостью. На конференции в 1998 году он в очередной раз рассказал про свою экспедицию, ко мне подходит эвенка Зинаида, которая была переводчицей в экспедициях Плеханова при опросах старых эвенков, переживших катастрофу. Зинаида спрашивает: « И такой человек, Георгий Михайлович, не может поехать в Красноярск на конференцию?» Я ей ответила: «А что же делать, если даже вся Эвенкия полгода сидела без электричества?». Зинаида заставила депутата от Эвенкии купить билет для Гречки до Красноярска, и сказала, что там она уже сможет всё для него сделать.

Они летели в Красноярск все вместе одним самолетом. В аэропорту Красноярска Гречку встречала машина, его сразу увезло местное начальство и потом уже летало с ним на вертолетах.

В 2013 году 15 февраля в Челябинской области на глазах у всех жителей упал Челябинский метеорит. Володя сразу поехал в экспедицию в город Чебаркуль. Через месяц 15 марта телевидение решило провести ток-шоу с Малаховым, посвященный Чебаркульскому, Тунгусскому и другим метеоритам.

Георгий Михайлович позвонил мне, спросил, кого можно пригласить на эту передачу. Я сказала: «Конечно Плеханова, Журавлёва», дала их телефоны. В результате приехал Виктор Константинович Журавлёв из Новосибирска. Привёз много книг по Тунгуске. Нас всех загримировали. За круглый стол с Малаховым посадили Георгия Михайловича, нас с Журавлёвым посадили в первый ряд амфитеатра. За столом еще сидели Юрий Лавбин и другие люди, интересные женщины, актрисы.

Завязалась жаркая дискуссия о том, что камень в воздухе не может взорваться, а Тунгусский и Челябинский метеорит взорвались. В какой-то момент Малахов близко подошел к месту, где сидели мы с Журавлевым. Мы с Журавлёвым всё ждали, когда нам дадут слово, спросят наше мнение, а надо было самим брать инициативу, вступать в разговор. Так мы и не высказались, просидели без пользы. Но за столом как лев сражался Георгий Михайлович, его поддерживал и Лавбин, доказывая, что камень не может взорваться.

Ещё в передаче участвовала женщина из Калужской области, которая нашла метеорит в своем огороде. Она считала, что этот камень стал причиной смерти ее мужа. Я даже попросила кусочек от ее метеорита и потом выясняла, что метеорит не радиоактивный и не мог навредить мужу.

На съёмку пригласили молодую красивую девушку из Одессы, которая утверждала, что она инопланетянка. Она всех поразила и порадовала своей красотой.

Во время перерыва в съёмке я передала Георгию Михайловичу медаль Гагарина, чтобы он вручил Журавлёву. В конце ток-шоу Георгий Михайлович пригласил Журавлёва, представил его всем как одного из первых участников исследования Тунгусского метеорита и наградил его медалью Юрия Гагарина.

После съемки Георгий Михайлович пригласил нас с Журавлёвым в ресторан на одном из верхних этажей телецентра, выпить шампанское за встречу и участие в передачи.

Потом была международная конференция в Чебаркуле. Володя пригласил всех знакомых иностранцев, кто приезжал на конференции по Тунгусскому метеориту. Приехали итальянцы, которые были в экспедиции на Тунгуску в 2009 году, приехал Эрик Элст, приехали Плехановы, Кувшинников, приехал Георгий Михайлович. Эрик Элст меня спросил: «Челябинск?» А я ему ответила: «Нет! Чебаркуль!» Потом в конце лета смотрю в интернете сообщение, что появилась новая планета. Ищу дальше, Эрик Элст назвал открытую им планету Чебаркуль. Он мне сказал, что американцы хотят, чтобы было больше их названий, а он так любит Россию, что дает наши названия.

Георгий Михайлович очень украсил конференцию своим присутствием. Его многие останавливали, просили сфотографироваться. Мы просили, чтобы он вручил Эрику Элсту медаль Гагарина.

На конференции мы собирались очень уютно нашей Тунгусской командой в холле рядом с номером Георгия Михайловича, Володя писал решения конференции, планировал провести вторую конференцию. Но к сожалению не успел, ушел из жизни. Тогда я решила в память о Володе на второй конференции в Чебаркуле устроить праздник для всех. Уговорила Георгия Михайловича сделать в Чебаркуле презентацию его книги «От лампады до пришельцев».

От имени Георгия Михайловича я писала в Федерацию Космонавтики письма о награждении участников Тунгусских экспедиций, исследователях Чебаркульского метеорита, и Володиных друзей и родных. Потом ехала туда, оформляла и выкупала награды, потом рассылала в разные города (Дядькину в Тверь, родным Вильгельма Фаста, и др. в Томск) и страны (Джузепе Лонго). Юрий Кандыба не успел получить, умер, бандероль с его медалью вернулась ко мне.

Издательство доставило в Чебаркуль около 100 экземпляров его прекрасной книги. Георгий Михайлович надел белую рубашку, прикрепил к ней две звезды Героя Советского Союза и стоял на сцене большого актового зала мэрии Чебаркуля, интересно рассказывал, отвечал на вопросы. В зал пригласили школьников и участников конференции. Перед выступлением Георгия Михайловича я всем объявила, что можно покупать книгу, и начала ее продавать. Мы продали все книги, а Георгий Михайлович до конца стоял, хотя ему было трудно, и подписывал их.

На другой день открылась вторая Чебаркульская конференция. В вестибюле было много художников, продававших свои изделия. Георгий Михайлович прошёл, всем полюбовался, сказал, что непременно купит в перерыве. Через некоторое время после открытия, не сразу, в зале конференции появился молодой мэр Чебаркуля Андрей Викторович Орлов. Я сказала Елене Сюткиной: «Гречко на месте, мэр приехал, давайте устроим награждение». И мы, по окончании этого заседания, начали награждать достойных людей медалями Гагарина, Циолковского, дипломами и грамотами Федерации Космонавтики России.

Я разложила на столе награды, по списку передавала их красивой девушке, она несла награды и передавала Георгию Михайловичу, а он вручал награды людям.

На третью конференцию Георгий Михайлович не приехал, но по телефону приветствовал участников конференции.

На четвертую конференцию я уговорила Георгия Михайловича сделать доклад, записать его на видео и отправить в Оргкомитет и также послать для публикации текст доклада. А то его устные выступления никак не были отражены в сборниках этих конференций, а говорил он всегда очень по существу. Например, рассказал, что когда космический корабль снижается, входит в атмосферу, это очень страшно, в иллюминаторе бушует огонь, слышится сильный рёв. Обшивка корабля так устроена, что она горит и отрывается от корабля, тем самым уносит лишнее тепло. Благодаря этому температура внутри корабля остается нормальной для человека. Я подумала, возможно, все те осколки, которые находили в Челябинской области, тектиты, это «Обшивка»?

Георгий Михайлович доказывал, что взрыв в воздухе возможен, только если космическое тело имеет плотность меньше единицы, то есть лёд с вкраплениями, и всё время искал данные о плотности комет. Я нашла в интернете, что плотность кометы Чуримова- Герасименко меньше единицы и отправила Георгию Михайловичу. Он был очень доволен, поскольку они уже собрались отправлять его доклад в Оргкомитет, и я успела. Он с гордостью показал нам видео его доклада. Я радовалась, что смогла уговорить его это сделать.

Мне всегда хотелось чем-то порадовать Георгия Михайловича. Мы навестили его в прошлом году 30 июня, приезжала Оля Блинова, тунгусский поэт, и подарила Георгию Михайловичу стихи и песни Тунгусских бардов. Георгий Михайлович в шутку сказал, что ему нравятся только те стихи, где пишут про него. Оля стала читать стихи, там где-то было сказано «стальной корабль». Георгий Михайлович сказал, что космический корабль не стальной, а алюминиевый. И рассказал, как они приземлились, и был сильный ветер, парашют надулся как парус и потянул корабль. И корабль начал прыгать как мяч. А они с командиром всё никак не могли дотянуться и отстегнуть парашют. Но как-то дотянулись.

Как много еще было у Георгия Михайловича в запасе историй. Я хотела записать на диктофон. И всё просила у друзей в Томске что-то, чем можно порадовать Г.М. На 90-летнем юбилее Г.Ф. Плеханова всем дарили футболки «Участник Тунгусской Катастрофы». Я выпросила такую футболку большого размера для Георгия Михайловича. К сожалению, я смогла передать ее на память только в день похорон. Как ни позвоню – он в больнице или собирается в больницу и плохо себя чувствует. Звонила поздравить с Новым годом, а он сказал, что у него грустный Новый год в больнице. Когда-то у него был самый веселый Новый год, когда он был на орбите. Тогда я просила всех наших друзей тунгусов звонить ему в больницу, поддерживать нашего космонавта. (Гречко говорил, это я называю их тунгусами, они называли себя космодранцами).

У Георгия Михайловича я для Плеханова добыла книгу. Звоню, говорю, у Плеханова юбилей, 90 лет. Вы хотите его поздравить? Георгий Михайлович спрашивает: «А что он любит?» Я говорю, что видела у Плеханова много книг. Тогда Георгий Михайлович сказал, что подарит Геннадию подарочный экземпляр своей книги. Я ездила к Георгию Михайловичу за этой книгой с золотым обрезом и отправила посылкой вместе со своими подарками, иконами и медалью 90-лет.

Мы с Георгием Михайловичем продолжили дело, начатое Володей в Чебаркуле.

Спасибо судьбе за то, что подарила мне такую удивительную встречу с необыкновенным человеком Георгием Михайловичем Гречко. Он всегда нас поддерживал, на всех конференциях. Светлая ему память!

Л. ШТУДЕН
ВИКТОР ЧЕРНИКОВ: КРЫЛЬЯ ДУХА И БРЕМЯ ПЛОТИ

В комплексной самодеятельной экспедиции (КСЭ), полвека назад отважно пустившейся в бесконечное плавание в погоне за эфемерной мечтой по имени Тунгусский метеорит, были три Поэта. Точнее, их было больше. Ещё точнее: поэтом становился каждый, кто попадал в эту волшебную круговерть космопоиска… Но этих, связанных общей любовью к тайге и общей смертью, было трое.

Душой сообщества был Дмитрий Дёмин, радиофизик из Томска, способный превратить будни похода в сюжет поэмы, любого участника - в героя саги и привал возле костра - в пир остроумия. Остальные двое признавали его первенство и называли Учителем. Вторым был Геннадий Карпунин. Он со временем стал известным в стране профессиональным литератором, открывшим «космодранскую» литературу для широкого читателя (сборник «Синильга»). Дёмин и Карпунин были одногодками в смерти: онкологическая удавка поставила точку в их творчестве в «лихом» 1998 году. После них, вплоть до осени прошлого года, оставался на тропе Виктор Черников, приговорённый судьбою к долгой, мучительной борьбе с той же мерзкой напастью. Больничная палата ничуть не отвратила его от поэзии, - жизнь, угасая в плоти, побеждала в стихах.

Черников, словно античный кифаред, почти всегда не декламировал, а пел свою поэзию. С гитарой он практически не расставался. Бардовского «шарма» у него, правда, не было, выдающимися вокальными данными он тем более не обладал. Он мог бы, как Леонид Утёсов, сказать о себе: «душой пою», и это была бы правда, вот почему сопоходники КСЭ так любили его песни и на каждой встрече, пусть уже и не в тайге, а в городе, постоянно приставали с просьбами спеть что-нибудь, часто даже неважно, что, лишь бы пел. Я не могу вообразить Черникова без гитары. Черников без гитары ? это что такое? Вопиющее одиночество… Но одиночество невозможно для человека, которого любят.

Что и кого любил сам Черников? Тайгу и женщин. Именно в такой последовательности: сначала тайгу. Об этом в полный голос говорят его стихи. Конечно, одно не мешало другому. Женщина и природа сливаются у него в нерасторжимо-прекрасное ощущение ликующей музыки жизни:

<…> Что есть любовь? И восторг, и отчаянье,
Чёрная мгла и мерцанье огня,
Неба подарок иль бездны исчадие ?
Чем же ты стала, любовь, для меня?
Шорох листвы и вечерние запахи,
Берег в тумане, да шелест волны <…>

Это можно не петь. Достаточно произнести внятно - всё равно будет музыка. Сделал ли он какие-то «формальные» открытия в поэзии (новый способ рифмовки, стилевые изыски, какую-нибудь особую структуру строфы…)? Едва ли. О том, что мы называем «литературой», он, похоже, не думал вообще, почти как тот классический акын: «что вижу, о том пою…»

Да, но КАК он это делал! Такие стихи легко ложатся на ноты, на струны, на голос… Такая поэзия как-то сама собой, без видимых внешних усилий, становится напевом:

<…> Шуршит опавшая листва,
И на траве вода застыла.
А ты, наверное, права,
Что позабыла всё, что было.
И не осталось ничего,
Что снова растревожит душу,
А я забвенья твоего
Неловким словом не нарушу.
Умолкли птичьи голоса
В осеннем зареве заката.
Полураздетые леса,
Здесь были мы с тобой когда-то.

У него было почти идеальное слуховое ощущение ритма и слова. Носителем же этой музыки было особое поэтическое ощущение - музыка каждого дня жизни! Это ощущение, гимническое по существу, было до такой степени ценно само по себе, что энергии внимания на внешние детали у Черникова почти не оставалось: его, к примеру, нельзя назвать пейзажистом, нельзя и портретистом. Природа - всегда туман над рекой, свет зари, стая птиц, осенние листья… Всё вроде бы обычное, всем знакомое, но при том эта обычность так обволакивает душу, к такой высокой музыке возносит её, что слышна только эта музыка; для души её довольно:

Среди недостижимых истин,
В кругу законов бытия
Вдруг станет город ненавистен,
В котором жизнь прошла моя.
Увидишь вдруг тщету желаний,
Своих деяний пустоту
И не отыщешь оправданий
Себе - и жизнь невмоготу…
Оставь пустые разговоры -
Не этим счастлив человек,
На свете есть леса и горы,
И глубина сибирских рек.
Забудь заботы и тревоги,
Беги ? не в шутку, а всерьёз.
Всё постигается в дороге
Под стук колёс, под стук колёс. <…>

Ни одна женщина, пожалуй, не узнает себя в его стихах. Любовный восторг поэта не имеет лица. Поэтическое ощущение жизни у Виктора Черникова целиком интровертно. Он так и прожил, день за днём, все долгие годы своей жизни, с этой музыкой любви глубоко, глубоко в душе. Если б тайга была женщиной, она могла бы гордиться такой верностью и такой преданностью: уже растерзанный болезнью, он всё равно рвался на волю и, никаких резонов не слушая, возвращался к ней. Рюкзак, сапоги, накомарник, гитара, всё всегда было наготове, выйти бы только своими ногами из палаты, только бы чистого воздуха глотнуть, - и поминай как звали!

Этот постоянный внутренний позыв к полноценному ощущению жизни не позволял, как мне кажется, Виктору Черникову чересчур увлекаться элегическими мотивами в творчестве, и уж тем более - унизить свой дух до чёрной меланхолии. А ведь и он, как любой нормальный человек, тосковал о несбывшихся мечтах, потерянном счастье, празднике молодости, который, как всем известно, кончается у человека навсегда!

Он, например, мог написать:

<…> И вот я в осеннем бреду
Споткнусь неуклюже и странно
И тихо в листву упаду,
И больше, как прежде, не встану.
Взовьётся душа в небеси,
Заплачет как мать-одиночка.
И на бесконечной оси
<…> Появится чёрная точка.
О время, молю, не спеши,
Зачем ты связать повелело
И юность нетленной души,
И бренность презренного тела?
А время несётся, звеня,
Всё ближе последняя дата…
Куда ж ты уносишь меня,
Четвёртая координата?

И даже такие строчки не вгоняют читателя в тоску, лишь дают ему полюбоваться грустной мелодией мимолётных этих слов, их, так сказать, минорной гармонией, и всё же при этом жизнелюбие читателя не поколеблено, он ведь чувствует, что грустную песню поёт для него - жадный к ощущению счастья, духовно здоровый человек!

Любовь к свету открыто прорывается у Черникова в стихах, где он обнаруживает неожиданные для лирического поэта запасы искромётного юмора. Юмор - настоящий, не искусственный, не придуманный, такой, что заставляет от души смеяться. Этому помогает и замечательная самоирония автора, в лирической поэзии также не частый гость:

<…> Не пой мне , сердце, аллилуйю,
Своё ритм неровный сохрани,
И кровушку мою гнилую
Куда положено - гони.
По членам, по трубопроводам
Беги, родимая, беги,
Артериальным кислородом
Омой усохшие мозги.
А от тебя устал я плакать.
Меня терзаешь столько лет.
Радикулит, уймись, собака,
Дай распрямить мне свой скелет!
<…> А ты, дружок, куда свалился,
Висишь как парус в полный штиль?
О как ты, бедный, износился,
Был раньше вещь, а стал - утиль <…>

Напасть, терзавшая его более десяти лет кряду (череда больничных палат, одна за другой тяжкие операции, постоянная пытка болью, состояние физиологического унижения, знакомое каждому лежачему больному) - это выше слабых человеческих сил, и - нет-нет, прорывалось у него сквозь стон:

<…> В полусне, полубреду
Голова моя.
Может, я ещё уйду
В дальние края.
Может, даст ещё Господь
Силы и огня?
Только ты, больная плоть,
Отпусти меня!

Виктор Черников боролся с этой напастью, боролся очень долго. Его юмор, находясь всегда во всеоружии, казалось, вынуждал и боль, и саму болезнь, хоть временно, но - к отступлению… Таковы его уморительное описание сеанса массажа, «автопортрет» перед больничным зеркалом, эпатажные вирши «Больничное-неприличное», и многое другое. Упрямое жизнелюбивое сопротивление повторяющемуся, словно бред, кошмару больничных будней, возможно, продлило ему жизнь на целое десятилетие. Этот отвоёванный у времени пласт жизни позволил его поэзии выйти на новый виток. Именно здесь, рядом с постоянным ощущением близости смерти, появилось в творчестве Виктора Черникова дыхание неведомой ему ранее глубины и мощи, определяемое религиозным по сути - иначе говоря, духовным - предстоянием перед миром. Растянутое во времени прощание с жизнью обернулось россыпью новых поэтических идей. Один из лучших здесь образцов - его «Молитва». Звучание стиха, совершенное в пластике, обретает в этих строфах чеканность и чистоту золота 98-й пробы:

<…> Падая и спотыкаясь,
Как на таёжной тропе,
Веруя и сомневаясь,
Господи, шёл я к тебе.
Всё по исполненной мере
Света, любви и вина
Ты мне, не стойкому в вере,
В жизни отмерил сполна.
Тяжкая доля поэта,
Кровью оплаченный стих,
Если Твой замысел в этом -
Я его жизнью постиг.
<…> Радости и огорченья,
Зимняя стужа и зной -
Всё не имеет значенья,
Только бы Ты был со мной.
<…> Вот я у края могилы,
Не подымаю лица,
Дай мне смиренье и силы
Путь свой пройти до конца. <…>

Поэтическая эволюция Виктора Черникова долгие годы шла под знаком восхищения миром, восхищения жизнью - и, в конце концов, возвысилась до диалога с Первоначалом, сотворившим этот мир и эту жизнь. Достойная кода обширной Симфонии, содержанием которой, как в былые времена, явилась любовь, жизнь и смерть Поэта!

***

Летит комета в вышине, За нею пыльный хвост. И смотрит ей Васильев вслед, Наморщив длинный нос... Юрий Львов

15 февраля 2001 г., ушел из жизни Н.В. Васильев, наш старший товарищ, наш лидер...

А.П. БОЯРКИНА
ТУНГУССКАЯ БИОГРАФИЯ НИКОЛАЯ ВАСИЛЬЕВА

Бывает так, что за свою земную человек проживет две жизни. Это в том случае, если ему является чудо спасения, или что-то резко меняет заведенный порядок или мировоззрение. Николай Васильев тоже прожил две жизни, но по-своему.

Первая - это жизнь от вундеркинда до академических высот маститого ученого с мировым именем. Все в ней шло по заведенному его предками порядку, и она длилась немногим более 71 года, начавшись 16 января 1930 г.

Но на фоне этой жизни была прожита и вторая, которая хоть и короче, но, по делам и словам самого Васильева, была более значительной в личном плане, и не менее значительной - в общественном. Это - его жизнь в пространстве Тунгусского метеорита (ТМ) или, назовем ее короче - тунгусская жизнь. И она настолько насыщена делами и событиями разного масштаба, что рассказать о ней не просто. Но пути Николая Васильева и мои шли много лет по параллельным тропам, часто пересекаясь и не удаляясь дальше телефонного звонка. И я попробую это сделать…

Итак, день рождения его в тунгусской жизни установить не удалось, но по ясной памяти Командора Геннадия Плеханова, описавшего все это в своей книге "Тунгусский метеорит", это случилось зимой 1957-1958 гг., когда Николай впервые услышал о том, что где-то в далекой тунгусской тайге потерпел катастрофу космический корабль. И, после некоторого осмысления предстоящего, решительно вступил в нее.

Весной 1958 г. и я попала в поле притяжения ТМ. Мы ходили в походы, что-то обсуждали, собирались на бетатроне у Плеханова. На все это я смотрела как-то со стороны, словно сидя в зале кинотеатра. Но однажды я шла по университету и навстречу мне, радостно улыбаясь, кинулся долговязый парень. Я видела его на одной из этих встреч, запомнила, но уж никак не думала, что кто-то там запомнил меня. Николай стал говорить, что, роясь в газетах 1908 г., он нашел сведения об интересующем нас предмете, и стал мне их пересказывать. И тут я поняла, что я не зритель, а уже участник чего-то очень таинственного и волнующего.

В 1959 г. - Николай Васильев участник первой экспедиции на место падения ТМ. Первопроходцам всегда нелегко. А тут еще и первое суровое испытание полевой жизнью в условиях дикой эвенкийской тайги. Об этом достаточно подробно описано все в той же книге Плеханова и в опубликованном коллективном полевом дневнике "КСЭ продолжает поиски" (1960 г.).

В 1960 г. Васильев уже берется за самостоятельное дело. Он возглавляет отряд из 3-х человек (Алла Ерошкина, Анатолий Ошаров и Геннадий Трухачев) и отправляется на поиски вывала в бассейне р. Кеть, описанного П. Дравертом и предположительно имеющего отношение к ТМ. Путешествие это было не простым - только пешком по суровой сибирской тайге 300 км. Обследован вывал, который был отнесен в разряд ветровалов в зоне пожара. Но благодаря опросам населения, было обнаружено в 26 км от пос. Усть-Озерное подозрительное образование, получившее название "Богатырская яма". Там же на ее валу созрел замысел следующей экспедиции для детального обследования и окончательных выводов о ее природе.

В 1961 г. Николай снова на Тунгуске. Эта экспедиция была совместной с Комитетом по метеоритам. И было там два начальника - Кирилл Павлович Флоренский и Геннадий Плеханов. И Геннадию или надоело это двоевластие, или в нем взыграла бродяжья кровь, но он, временно переложив свои начальственные обязанности на Васильева и прихватив с собой Игоря Антонова и Дину Вербу, отправился в район Муторая искать яму, по подозрению тоже имеющую отношение к ТМ. Время шло, а от ребят, кроме одной давно пришедшей телеграммы с просьбой перенести контрольный срок, ни слуху, ни духу. Было очень тревожно. Для Николая вообще характерна некоторая драматизация тревожных событий, но тут и все мы начали беспокоиться. Чтобы делать хоть что-то, он отправил нас с Геной Трухачевым за пробой почвы, но навстречу Плеханову. Эта памятная встреча на муторайской тропе состоялась. И назад мы едва поспевали за Командором. Был очень сильный дождь. Темнота застала нас далеко от изб Кулика. Но мы отчаянно бежали, зная, что завтра утром будет объявлена тревога, кто-то побежит в Ванавару для организации спасательных поисков.

Несмотря на позднее время, нас ждал благодатный костер. Галя Иванова варила кашу в огромном котле. Мрачный Васильев даже не повернул головы в нашу сторону. Вот тогда-то и родилась его знаменитая, может быть единственная (других, по крайней мере, мне не известно) песня - "На Муторае лежит яма". Потом, уже расслабившись, вместо упреков он весело и злорадно выдал ее Командору.

1962 г. в жизни КСЭ отмечен некоторым разочарованием - это вряд ли был космический корабль, а, скорее всего, какое-то естественное космическое тело. Заговорили о комете. О поисках кусков метеорита. Плеханова уже увлекла новая проблема "бионического профиля", которая, как он считал, заслуживает большего внимания и явно более экзотична, и с небольшим отрядом он отправился на Алтай изучать муравьиную жизнь. Николай тоже отправился куда-то. У него всегда хватало дел. А Заимка Кулика прожила это лето тихо и спокойно.

Но экспедиция - это только часть огромной работы КСЭ. И год этот не прошел даром. Васильев тоже и на долгие годы отказался от идеи искусственного происхождения ТМ, но и в естественном качестве он не перестал его интересовать. Наоборот - поле деятельности необходимо расширить. И в 1962 г. по его инициативе создается Комиссия по метеоритам и космической пыли при СО АН СССР. Возглавляет ее академик В.С. Соболев, заместитель и главная движущая сила - Н.В.Васильев. Деятельность Комиссии вскоре стала выходить за академические и региональные рамки. Она становится всесоюзным центром по обсуждению широких проблем космического плана. При Комиссии создается и редколлегия, которая регулярно готовит и издает Труды Комиссии. В период с 1975 по 1990 гг. вышло 8 книг, и в редактировании 6-ти из них принимал участие Васильев.

Интерес Васильева к свечению ночного неба и серебристым облакам можно отнести, наверное, к тем самым первым дням его тунгусской жизни, когда в одной из томских газет он прочитал о необычно ярких и красочных зорях над Томью летом 1908 г. Но 1962 г. уже отмечен его статьями о световых феноменах в атмосфере Земли. Обладая особым свойством научного предвидения, он создал несколько крупных ответвлений от проблемы ТМ в другие области науки. Вот и своей ученице Нине Фаст подсказал и вывел ее на стезю исследований мезосферных облаков. И было сказано достаточно веское слово в науке физики атмосферы.

Летом 1963 г. Плеханов опять повел на Тунгуску небольшой отряд, больше для того, чтобы еще раз посетить полюбившиеся места и что-то переосмыслить. Там Вильгельм Фаст начинает свою крупномасштабную работу по картированию вывала леса 1908 г., которая на много лет обеспечила фронт экспедиционных работ.

Васильев же, не забыв своего обещания вернуться к "Богатырской яме" на Кети, ведет туда отряд из 6-ти человек. Бродяжья кровь заговорила и в нем. В свой отряд он взял свою жену Олимпиаду, Юрия Львова, Витю Черникова, Аллу Ерошкину и меня. Яму мы нашли. Тщательно ее обследовали. Прорыли шурф, разрезав поперек ее вал. Но никаких признаков ее космического происхождения не обнаружили. Львов записал ее в разряд карстовых воронок и мы отправились в обратный путь. Почему-то он оказался очень трудным. Шел дождь. Олимпиада предлагала свернуть на одну из боковых троп, настаивая, что именно по ней пришли, но бывалые таежники ее не послушали и мы основательно заблудились. Выбрались на Кеть только к обеду следующего дня, где, тревожась, ожидал нас проводник Осип Боярин с лодкой. Это было 14 августа - день рождения Юры Львова.

В 1964 г. Николай уже берет на себя обязанности организатора и начальника экспедиции на место падения ТМ, тщательно прорабатывает программу работ, во всем оглядываясь на командора, но часто поступая по-своему. Впрочем, командор для него всегда оставался ведущим. В экспедиции - отряд из 46 человек. Составляется карта лучистого ожога. Начаты работы по исследованию треххвойности сосны.

В 1965 г. исследования продолжаются. И даже расширяются. Начинаются многолетние работы по термолюменисценции пород района. Идеи приходят одна за другой. И им уже не видно конца.

В 1966 и 1967 гг. Николай по-прежнему осуществляет руководство всеми работами, а они выплеснулись из района падения ТМ - исследуются подозрительные образования далеко за его пределами, так или иначе связанные с проблемой, проводится опрос очевидцев. И в районе эпицентра, который уже теоретически определен Фастом, опираясь на его траекторию, бегают группы металлометристов, отбирая оловянными ложками пробы почв на поиски все того же вещества. 1966 г. вошел в историю ТМ тем, что Львов предложил и отработал оригинальную методику поисков мелкодисперсной составляющей вещества ТМ в сфагновых торфах. Впоследствии это оформилось в обширную программу, которая легла в основу глобальных многоплановых исследований не только ТМ, но и космической пыли и даже техногенного аэрозоля. И она стала любимым детищем Васильева в проблеме ТМ. Но самого Николая Тунгуска в эти годы не увидела. Что-то ему помешало.

Начиная с 1968 г. уже редкий случай, когда он передоверял кому-то непосредственное руководство экспедицией. Из года в год, закрывая одно направление работ и открывая другое, Николай Васильев все глубже и глубже зарывается в проблему ТМ и вскоре как специалист выходит за рамки ведущего КСЭ на союзный, а затем и мировой уровень.

И всякий раз экспедиция - это праздник. Ежегодно перед началом сезона он ходит по общежитиям и читает лекции по ТМ. Говорил он всегда прекрасно и мог увлечь кого угодно. В каждую новую экспедицию добровольцев было - хоть отбавляй. И это, не смотря на то, что здесь не только не платили денег, но и приходилось еще вкладывать свои.

Вспоминается такой эпизод. Мы работали в его кабинете в биологическом корпусе медицинского института, когда туда вошли два мальчишки класса 4-5. Один - повыше и покрепче, едва справляясь со своим прохудившимся носом, больше молчал, второй - маленький и ершистый - начал сразу, даже не поздоровавшись: "Кто здесь Васильев?" Пришлось признаваться. "А почему Вы говорите, что это метеорит, когда это космический корабль?" Васильев до смешного растерялся: "А кто вам сказал, что это был корабль?" "Тетя Соня, наша уборщица". И Николай очень серьезно начал им объяснять свою точку зрения. Ребята ушли явно не удовлетворенные, попросив "поточнее" на карте России показать место, где упал космический корабль. А Николай еще долго был задумчив и рассеян, опасаясь встретить их где-нибудь на тропе предстоящим летом.

Тропу Васильев прошел не раз, но чаще прилетал на вертолете, как правило, в своем цивильном костюме, с огромным портфелем, где у него кроме бритвенного прибора лежала диссертация очередного ученика (для читки - дома времени не хватало) и наскоро собранным рюкзаком. Он облачался в полевой костюм и располагался в избе, с историческим названием "Куликовская", но местным почему-то "командорская". Рюкзак у него всегда был небольшой. И вообще в тайге он был неприхотлив. Когда он выходил к костру, на котором варилась пища, и садился на свободное место, то сразу же кто-то бросался искать ему ложку, миску. Он пользовался особой заботой, так как иначе, увлекшись разговором, мог и забыть - зачем пришел.

В Центре он редко оставался подолгу. Обычно, наладив работу и оставив кого-то вместо себя, он уходил в лабораторию. Лабораторный стационар - это маленький мир в тайге, где жила надежда - вот прямо сейчас найти долгожданный кусочек ТМ. Там обрабатывались пробы торфа, вплоть до последней инстанции. Он всегда располагался где-нибудь в экзотическом месте - на Чамбе, на Чеко, на Кимчу. Почти круглосуточно гудел движок, дающий энергию для муфельной печи и микроскопов. Трудились там (почти без преувеличения) день и ночь. И Васильев - со всеми на равных.

И, конечно, незабываемые общие сборы, когда у большого костра в Центре собирался весь наличный состав экспедиции. Большой пир и радостное общение всегда предваряла "деловая часть". Начинал ее обычно Васильев очень большим и даже несколько затянутым докладом. Но это не было пустым разговором. Он переосмысливал и анализировал все, что было известно о ТМ на момент доклада, стараясь ухватить через ответную реакцию слушателей, то самое главное, что, наконец, гармонично уляжется в одну единую концепцию. И очень сердился, когда кто-то намекал о регламенте. А потом - песни и завораживающий костер. И редко он упускал случай досидеть до того момента, когда сквозь темноту начинали просматриваться стволы обступивших деревьев, и, разминая спину подняться, чтобы идти встречать рассвет на Фаррингтон.

КСЭ, а это имя уже давно перестало относиться только к полевым работам, с годами переросло в огромный институт сначала союзного, а потом и мирового сообщества исследователей ТМ и многих других проблем космического плана. Кадровые вопросы здесь решать не приходилось. Кадры появлялись сами и, не требуя зарплаты, включались в работу со своим научным и техническим багажом. С 1989 г. КСЭ становится интернациональным, и на избах Кулика все чаще звучит иностранная речь.

В последние годы, так и не придя к окончательному решению относительно природы ТМ, Васильев все чаще и чаще задумывается об искусственном происхождении его. У него созревают новые идеи и планы.

Данные о ТМ накапливаются. К началу 80-х годов район его падения оказался территорией достаточно хорошо и разносторонне изученной. Будучи уникальным в этой связи, особенно если встать на точку зрения, что в 1908 г. здесь имел место ядерный взрыв, этот район представлял интерес как полигон, хранящий отдаленные следы этого явления. С другой стороны, в результате активного промышленного освоения труднодоступных районов Сибири возросла угроза нарушения его естественного состояния. Возникает необходимость организации биосферного заповедника или заказника. И Васильев начинает терпеливо решать эту задачу. Сначала - это статьи-размышления. Затем - ночные бдения в квартире Юрия Львова за составлением писем во многие инстанции, поездки то в Москву, то в Ванавару и не только в экспедиционное время. И, наконец, победа! 9 октября 1995 г. создан Государственный заповедник "Тунгусский", где академик Васильев занимает пост заместителя по науке директора заповедника. Одновременно он становится и заместителем по науке Главы администрации Тунгусо-Чунского района. Более того, после переезда на Украину, не меняя, тем не менее, гражданства, Ванавара, с которой у него связано так много самого лучшего, становится местом его постоянной прописки в России. И Васильев очень этим гордился.

Он понимал, что не вечен. Но к своему уходу не был готов, не веря, что так и не одолеет эту проблему. Он всех торопил, просил не расслабляться, ведь "кто, если не мы?".

Конечно, эта тунгусская биография Николая Васильева не претендует на завершенность, так как из-за малого времени, мне отпущенного, я могла опираться лишь на собственные впечатления, воспоминания и записи, не имея возможности привлечь архивные материалы. Да и к тому же - как вместить ее в рамки очерка? Поэтому будем надеяться, что прейдет время, и кто-то напишет увлекательную повесть его жизни, через которую ярче высветится и загадка ХХ века.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

В.П. КАЗНАЧЕЕВ
УЧЕНЫЙ И ГРАЖДАНИН

Н. В. Васильев - один из самых замечательных граждан нашей страны, один из выдающихся ученых-сибиряков. Он вступил в активную жизнь как ученый и гражданин в период "оттепели" 60-х годов. Развитие науки, культуры, духовности он воспринимал очень по-своему, очень индивидуально.

Это был яркий представитель интеллигентов-шестидесятников. Он смотрел на все явления жизни исторически и диалектически. Он не удовлетворялся лишь какой-то одной сферой, в том числе медицинской, в которой много работал и преуспел, пройдя путь от аспиранта Томского мединститута до академика Российской Академии медицинских наук.

В области микробиологии он был последователем томского микробиолога академика С. П. Карпова. Научные и духовные интересы Н. В. Васильева были очень широки. Первые его работы касались важных и интересных проблем зависимости животных и человека от бактериальных и вирусных внедрений.

Это была иммунология широкого горизонта. Адаптацию - приспособление - он изучал широко как взаимодействие человека с окружающей его бактериально-вирусной средой, в единстве с ней. Он глубоко понимал роль центральной нервной системы а также гуморальных функций в обеспечении защиты организма от бактериально-вирусных инфекций.

Он стремился продолжать идеи австралийского вирусолога и биолога Франка Бернета(Frank Burnet), который в иммунных системах видел эволюцию.

Он различал синэргические бактериально-вирусные системы,которые помогали человеку защищать свой организм и паразитарные, которые вызывали болезни.

Н. В. Васильев и его ученики работали над проблемами эпидемологии и экологии северных регионов России - мы совместно вели поиск признаков следов антител и гуморальных знаков в северных популяциях.

Впервые было обнаружено, что среди коренного населения Обского Севера, Таймыра, Чукотки есть вирусы, которые издревле сосуществовали с человеком, не вызывали патогенного действия. В отличие от жителей средних и южных широт жители Севера за сотни лет адаптировались к этим вирусам. Н. В. Васильев дал новое освещение географической иммунологии для северных территорий. Это была климатогеографическая патология, адаптивная физиология Севера.

Понимание взаимодействия преемственности поколений потоков человеческих популяций, а отнюдь не медицинский этнический подход возбуждал у Н. В. Васильева и интерес к состоянию организма человека в геоаномальных зонах. В моем присутствии он часто рассказывал о своих поездках в геоаномальные зоны - Забайкалья, Якутии, в район падения Тунгусского метеорита, много об этом писал. Говоря об этих зонах, он считал, что нашего мировосприятия еще недостаточно, чтобы сформулировать правильные гипотезы о протекающих там процессах с участием живого вещества биосферы.

Он стремился создать каталог эпидемиологии опухолевых заболеваний в Западной Сибири, на Крайнем Севере. Благодаря трудам Васильева и его сотрудников, ученых Томска, у нас есть уникальный географический атлас, показывающий связь географических зон со спецификой онкологических заболеваний. Из него видна специфичность распределения онкопроцессов на Севере. Эта работа явилась началом картирования общей эпидемиологии географических регионов нашей планеты. До сих пор специфичность распространения лейкозов и других злокачественных форм остается неясной. У Н. В. Васильева было представление, что распространение многочисленных форм вирусов можно объяснить лишь понимая единство человеческих популяций, ход их внедрения в разные природные зоны с учетом преемственности поколений. Эволюционное единство, холистический подход были сутью его научного мировоззрения. Он сохранял этот подход всегда. Участвовал ли он в совершенствовании вахтенных методов освоения месторождений, решал ли проблемы адаптации и реабилитаци, патологии инфекций, изучал ли миграционные маршруты для отдыха - он видел это не как отдельные фрагменты разных специалистов, а воспринимал и изучал предмет в комплексе. Я пытался с 1974 по 1984 г, будучи председателем Сибирского филиала Академии медицинских наук СССР, пригласить Васильева в Новосибирск на место председателя Сибирского отделения Медакадемии. Но геополитический "климат" изменился. Мне это не удалось. Я и сейчас считаю, что это нанесло ущерб ее развитию. Именно такой человек с широким научным и гражданским кругозором должен был стоять во главе Академического центра Сибири, который должен бы был выполнять роль Академии Человека. На это место были избраны другие, не менее достойные ученые, которые больше соответствовали исторической динамике СССР.

В своем характере и в отношениях с товарищами он был очень обязательным человеком. Он очень умело обходил противоречия в среде коллег, в среде руководства. Он умел превращать казалось бы очень трудные проблемы в самые простые - просто житейские - вопросы, которые можно было решить на уровне простого человеческого, доверительного общения. Среди элиты периода 60-х годов можно назвать очень немного людей пассионарного, целеустремленного, гражданского вдохновения. Среди этих немногих - в моей памяти светлый образ моего друга Николая Владимировича Васильева. Его наследие и дальше будет служить российскому естествознанию и чести нашей российской культуры и науки.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

В.А. БРОНШТЭН
ВЫДАЮЩИЙСЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬ И ОРГАНИЗАТОР

Ушел из жизни Николай Владимирович Васильев. Академик Академии медицинских наук, он в течение последних почти 40 лет своей жиэни возглавлял другое дело, далекое от медицины - исследования Тунгусского явления. Приняв, как эстафетную палочку, от организатора и первого руководителя КСЭ Г. Ф. Плеханова руководство, он возглавлял ее почти 40 лет. И как возглавлял!

Так уж получилось, что год перехода руководства КСЭ к Николаю Владимировичу - 1962 - совпал с годом последней экспедиции на место падения Тунгусского метеорита Академии наук СССР. Однажды я зашел к Евгению Леонидовичу Кринову и сообщил ему, что теперь исследования на местности возглавит Н. В. Васильев. Евгений Леонидович иронически улыбнулся и с некоторой долей сарказма проговорил:

- Виталий Александрович, но ведь он же врач!

Да, это был врач. И не простой лечащий врач, а уже известный своими исследованиями в области онкологии, позже ставший академиком. Никто тогда не предполагал, что этот врач четыре десятка лет будет стоять во главе уже не КСЭ, а Сибирской комиссии по метеоритам и космической пыли АН СССР.

История науки знает несколько астрономов-врачей. Таким был Генрих Вильгельм Ольберс, выдающийся астроном начала XIX века, открывший две из первых четырех малых планет (Палладу и Весту) и предложивший гипотезу о разрыве большой планеты, остатками которой явлйются астероиды. Ольберсу принадлежит один вз метедов расчета орбит малых планет. Врачом был и сам Коперник - сохранились выписанные им рецепты. Итак, мы имеем последовательность: Коперник - Ольберс - Васильев.

Николай Владимирович был не просто организатором экспедиционных исследований Тунгусского явления. Он стремился обобщать их результаты и регулярно публиковал обзоры достигнутого за пятилетия и иные сроки. Под его руководством были составлены библиографии работ по проблеме.

Убедившись, что два вопроса требуют более тщательного исследования, он составил коллективы авторов и выпустил две брошюры: "Ночные светящиеся облака и оптические аномалии, свяэанные с падением Тунгусского метеорита" (М.; Наука, 1965, 112 с., совместно с В. К. и Р. К. Журавлевыми, А. Ф. Ковалевским и Г.Ф.Плехановым) и "Выпадение космического вещества на поверхность Земли" (Томок: ТГУ, 1975, 120 с., совместно с Г. М. Ивановой, Ю. А.Львовым и И. В .Антоновым). Обе эти небольшие монографии содержат обстоятельное исследование проблем, которым они посвящены.

Тяжело заболев в конце 2000 г, он не уставал заниматься наукой, в частности, Тунгусской проблемой. В письме, адресованном автору этих строк 29 января 2001 года, он, полностью coзнавая как врач тяжесть обрушившихся на него заболеваний, все же выражал надежду на выздоровление. В этом письме (полученном мною уже после его кончины) он предлагал ряд вопросов, связанных с уточнением траектории Тунгусского тела и некоторыми неясностями, не разрешенными до сих пор. Ответить на эти вопросы я уже видимо не смогу, т.к. сам тяжело болен. Но их стоит опубликовать, чтобы ответ на них дали другие.

Кончина Н. В. Васильева - большая потеря для всех исследователей Тунгусского явления. Долг этих исследователей - довести начатое им до конца.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

В.К. ЖУРАВЛЕВ
ЧЕЛОВЕК КОЛЛЕКТИВИСТСКОГО СОЗНАНИЯ

Сорок два года тому назад - в 1959 г. - я познакомился с молодым и обаятельным Николаем Васильевым - ассистентом Томского медицинского института. Мы говорили о предстоящей нашей первой экспедиции в эвенкийскую тайгу, в район падения Тунгусского метеорита. В сентябре 1999 г. я в последний раз видел академика Николая Владимировича Васильева, прилетевшего из Харькова на ученый совет Медакадемии. Меня поразило его тяжелое дыхание - астма мучила его уже не первый год, но он считал, что это не причина уходить на отдых и лечение, и продолжал работать и ездить в командировки. Отдышавшись, Николай снова заговорил своим обычным голосом и через несколько минут беседы уже не выглядел больным человеком.

Он быстрее всех его близких друзей поднимался по лестнице научной карьеры: в 1953 г. окончил Томский медицинский институт, в 1968 г. защитил докторскую диссертацию, в 1970 г. стал профессором, в 1976 г. - заведующим кафедрой микробиологии родного института. В 1978 г. Васильев - член-корреспондент Академии медицинских наук СССР, в 1980 г. - академик.

Он сумел совместить напряженный научный труд, подготовку публикаций (более 200), руководство диссертациями учеников, организаторскую работу в научно-координационном совете Медицинской Академии, с еще одним видом общественной деятельности - руководством коллективом добровольных исследователей проблемы Тунгусского метеорита. Ядро этого необычного "невидимого колледжа" находилось в Томске, но его сотрудники жили и работали в самых разных городах великого Советского Союза (Томске, Новосибирске, Красноярске, Омске, Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове, Минске, Усть-Каменогорске, Ашхабаде...). В свободное от основной работы время (которого у научного работника на самом деле не бывает) десятки специалистов - математиков, биологов, физиков, химиков, спектроскопистов, геологов, экологов - по зову души безвозмездно трудились над фрагментами небывалой для науки задачи - расшифровки следов Тунгусской катастрофы, которая сначала представлялась просто падением очень большого метеорита.

Через полвека после события странные следы катастрофы, оставленные в сибирской тайге нежданным гостем из космоса, на глазах исчезали, размывались потоками времени и энтропии, силами биосферы и технической деятельности человека. Выяснилось, что у мировой науки просто нет средств однозначного решения подобных проблем - на наших глазах редкое и грозное явление природы ускользало из рук ученых.

Необычная проблема потребовала и необычных методов ее научного изучения. Требовалось охватить разными видами геохимического, экологического, геофизического мониторинга огромную территорию, сравнить район катастрофы с районами, которые могли считаться фоном, организовать комплексные исследования, создать методы обобщения полученных разнородных данных. И всё это - при ничтожном финансировании, практически, без денег! Потому что существовала как объективная реальность еще одна трудность - фатальная недооценка произошедшего космического катаклизма лидерами академической и прикладной науки. Грандиозность и "неподъемность" этой объективно возникшей проблемы, отталкивавшая от неё большинство талантливых и заслуженных ученых, вызвала в среде научной интеллигенции нашей страны и противоположную реакцию. Возник коллектив добровольцев, который начал решать нерешаемую проблему. Лидерами этого коллектива стали два друга - Геннадий Плеханов и Николай Васильев. Как ученые и как личности это очень разные люди, но их противоположные качества счастливо дополняли друг друга. Для руководства КСЭ - Комплексной самодеятельной экспедицией - мало было иметь широчайшую научную эрудицию, понимание тенденций развития естествознания и чуткость к процессам у горизонта науки.

Только люди высоких моральных качеств, коллективистского сознания и удивительного человеческого обаяния, как оказалось, смогли выдержать естественный отбор на роль такого лидера. Николай Васильев как лидер Комплексной самодеятельной экспедиции и его ближайшие соратники, бывшие, естественно, и его лучшими друзьями, не возвышались над остальными участниками этой научно-социальной коммуны - они были вместе с ними, одними из них - и в то же время были ведущими, впередсмотрящими, штурманами и капитанами. И первыми начали уходить из жизни они - лучшие среди нас...

Нас потрясла смерть Юрия Львова, Александра Афримзона, Дмитрия Дёмина... "КСЭ без Дёмина - это уже другая КСЭ", - сказал Васильев в прощальном некрологе. Ещё резче мы ощущаем эту перемену с уходом Николая Васильева. Его последний обзорный труд по проблеме Тунгусского феномена - его "Меморандум" оказался не подведением итогов очередного этапа истории КСЭ, а завещанием. Мы должны оказаться достойными той судьбы, которая поставила нас в ряды исследователей феномена Тунгусской катастрофы. И передать эстафету новым участникам - они будут продолжать дело, которому отдал так много сил Николай Васильев, - в Двадцать первом веке, веке Космоса и новых грозных событий Истории...
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

В.М. ЧЕРНИКОВ
ОН БЫЛ МУЖЕСТВЕННЫМ ЧЕЛОВЕКОМ

Смелых людей в КСЭ достаточно. Охотников пойти (мы говорили - "сбегать") в дальний маршрут с напарником (напарницей)-новичком, да с тяжелой работой по отбору проб, всегда был избыток.

Но есть смелость другого рода. Десятки сезонов организовывать, руководить и отвечать за работу экспедиции, изо дня в день знать, что в тайге 10 или более групп, что настоящих карт не было и нет с 61-го года, что дождь третьи сутки, а группа, вышедшая из Ванавары, должна переходить Чамбу с болотами, Хушму и т.п. - тут нужна совсем иная смелость. А мы, вернувшись из маршрутов, с горящими глазами рассказывали о том, как потеряли в тайге палатку, а потом искали полдня, или просто заблудились, или о медведе на тропе к оз.Чеко, или о том, как свалился с рюкзаком с бревна при переходе Хаваркиты (но ноги целы!), да мало ли, каждый может рассказать нечто подобное. И снисходительно улыбались Начальнику экспедиции, завхозу или тем, кто весь сезон занят отсмотром проб на Лаборатории. И делали вид, что не замечаем, как Николай Владимирович украдкой глотает валидол. А зарубки на сердце - они не исчезают.

А ведь любил, пока позволяло здоровье, и дальние путешествия, и по Тропе пройти в хорошей компании. Помню, как в 63-м году в малоизвестном маршруте, заблудившись в кетских лесах и болотах, под холодным августовским дождем, с неподъемными рюкзаками сутки выбирались к реке, где ждал нас эвенк с моторкой. А однажды, возвращаясь в Ванавару, Н.В. предложил пойти через Хрустальный, хотя это и дальше и, на мой взгляд, тропа менее интересна, но "ведь давно не был на Хрустальном!".

Мы любили его, но наверно, недостаточно жалели и берегли, и не только в тайге.

Прости нас, Коля! Да будет земля тебе пухом.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

Г.Ф. ПЛЕХАНОВ
ОТДЕЛЬНЫЕ ЭПИЗОДЫ ИЗ ЖИЗНИ Н.В. ВАСИЛЬЕВА

Поскольку это "Тунгусский вестник" и все остальные материалы выпуска посвящены именно "тунгусской" стороне жизни Васильева, попробую чуть расширить сферу воспоминаний и затронуть вопросы мало известные большинству читающих наш журнал. Заранее хочу сказать, что все эпизоды привожу только по памяти, поэтому отдельные детали, конкретные сроки, могут оказаться не точными, но это не меняет сути.

Эпизод первый. В 1953 или в 1954 г. Николай, будучи аспирантом, "избирается" секретарем комсомольской организации мединститута. Был он идеально правильным коммунистом и все свои дела подчинял выполнению очередных партийных решений. Поэтому, когда один из студентов старшекурсников Н. Вусик, любитель поиграть мускулами, устроил очередную драку - Коля добился его исключения. Направили Вусика фельдшером в один из леспромхозов области, где медицинская служба в течение ряда лет отсутствовала. Весть эта сразу разнеслась по поселку, а утром несколько больных собрались в медпункте и ждут начала приема. Вдруг дверь открывается, входит детина и говорит грубым голосом: "Ты доктор? Пиши бюллетень!" На вопрос Вусика "Что с Вами?", ответ еще более резкий: "Я сказал пиши, а то хуже будет!". Добавляет пару крепких выражений, вытаскивает нож и втыкает его в стол. Здесь молодой фельдшер вспомнил свои прежние похождения и двинул нахального "больного" так, что тот, открыв задом дверь вылетел в коридор. А Вусик спокойным голосом приглашает следующего.

Тогда еще Вусик не знал, что в леспромхозе группа из 4-5 человек, по сути дела терроризировала весь поселок, а на прием к нему приходил их главарь. Крепких мужиков в поселке было достаточно, но никто не брал на себя инициативу противостоять этой группе. Весть о непочтительном отношении "доктора" к главному "авторитету" сразу же разнеслась по поселку и все поняли, что сегодня же эта группа будет "разбираться" с доктором. Это привело к тому, что мужички сорганизовались, и когда при выходе из медпункта Вусика встретила вся эта группа и почти началась поножовщина, так отделали нападавших, что их пришлось положить в местный стационар как действительно нуждающихся в медицинской помощи. Главарь чуть подлечившись тут же уехал из леспромхоза, один или два его подельника тоже удалились, а их более мелкие прихлебатели остались и стали вести нормальный образ жизни. Вскоре весть эта дошла до мединститута и Николай приложил немало усилий, чтобы студента, исключенного по его инициативе, вновь восстановили.

Другой эпизод. Однажды в период зимних каникул ЦК ВЛКСМ собирает всех секретарей комитетов комсомола медицинских институтов в Москве. Едет туда и Николай. Размещают их в общежитии московского мединститута. Оставив вещи в выделенной комнате, он сразу же идет знакомиться со столицей, где еще не бывал. Гулял долго. Пришел поздно. Поднялся на свой этаж, зашел в свою комнату, не включая света тихонько разделся и улегся на свою койку. А рядом стояла другая. И вот он замечает, что на ней спит лицо явно женского пола с длинными волосами. Присмотрелся в полумраке более внимательно - женская комната. Быстро вскочил, схватил свои вещи и выскочил в коридор. Оделся, нашел дежурную и она объяснила, что для удобства размещения поменяли мужскую комнату с женской, и его вещи перенесли туда. Все разрешилось спокойно и буднично. А если бы он там заснул! Вот была бы сенсация на совещании в ЦК ВЛКСМ!

А вот еще история, как Васильев еле-еле избежал участи стать директором Бактина. В конце шестидесятых годов эта должность оказалась вакантной. Вызывает Лигачев Николая в Обком КПСС и предлагает занять этот пост. Николай возражает, что мол я только доцент и никогда делами хозяйственными не занимался. У Лигачева возражения веские: "Раз смог управляться с КСЭ, то уж с институтом тем более справишься". Но Николай упорствует. Лигачев крут и говорит примерно так: "Партбилет на стол, иди и пару дней подумай, а там решим быть тебе в партии или нет". Понимая, что дело хана, Николай срочно летит в Москву и в Минздрав. Там его отказ поддержали, а бюро Обкома вкатало строгача за возражение секретарю Обкома и несанкционированное обращение в верха.

Эпизод уже из КСЭ-шной жизни, но далеко не всем известный. В 1970 г. отмечали сорокалетие Николая в 16 комнате студенческого общежития, которую ректорат выделил для работ и пятниц КСЭ. Общий сбор идет по программе: поздравительные выступления, поток приветствий. Истинные от уехавших космодранцев, шуточные и самиздатовские от КМЕТа, В. Г. Фесенкова, юных школьников и школьниц. Затем торжественное открытие бюста Н. В. Васильева, который вылепила В. Сапожникова из гипса и пение гимна на известную мелодию.

Союз нерушимый бродяг-космодранцев
Сплотил не упавший в тайге звездолет.
Не тот звездолет, что придумал Казанцев,
А тот звездолет, что Васильев найдет.

Пока шли поздравления и приветствия, Николай сидел и смущенно улыбался, а после коллективного исполнения гимна, который все пели, как и положено, стоя, он предложил сделать перерыв. Попросил всех выйти кроме нескольких старожилов КСЭ и начал речь примерно такого содержания: "Разве можно допускать такие вольности! Это же Гимн Советского Союза и нельзя так с ним обращаться". В ответ дружный смех. Николай несколько растерявшись возмущенно говорит: "Неужели вы ничего не понимаете!". В ответ протягиваем ему "Программу чествования", где под пунктом 7 стояло: "Пение гимна", а следующий пункт: "Возмущение Н.В. по поводу пения гимна". Так что все шло по плану.

Следующий эпизод. "Волгоградская битва", о которой я уже писал в своей книге. Неожиданно во время командировки в 1976 г. у меня начался приступ острого панкреатита. Положили в волгоградскую клинику и ночью прооперировали. Послеоперационный диагноз - тотальный панкреонекроз, т. е. состояние не совместимое с жизнью. Позвонили домой в Томск около 5 утра по местному. Сообщили, что надежды на выздоровление нет. Люда тут же звонит Николаю, сообщает о ситуации и просит помочь с финансами. Он берет все имеющиеся дома деньги и срочно идет к нам. На них она утренним рейсом летит до Москвы и Волгограда. А Николай уже созвонился с волгоградской клиникой и начал поднимать всех на ноги.

Мало кто знает, что в тот же день он через аппарат КГБ, где работал его сокурсник, связался с Минздравом. Оттуда звонок прямо в клинику - что нужно для такого-то больного и просьба информировать министерство о его состоянии. Тут же из Москвы прямо с пилотами очередным рейсом отправляют требуемые лекарства. Как знать, не будь тогда оперативной реакции у Николая, вряд ли я сейчас писал бы эти строки.

А история с болезнью Демина. Ведь он специально вылетел из Томска в Новосибирск, когда выяснилось, что местные медики не в состоянии определить Дмитрия в больницу. Николай вначале пытается все решить по телефону, а когда убеждается, что это невозможно, сдает заранее купленный билет, едет туда и через В. П. Казначеева добивается требуемого.

Если же взять всех, кому он помогал консультациями через свои медицинские связи, то наверняка потребуется несколько листов только на перечень имен. Или взять наши сборы КСЭ, общие и локальные. На общих он держит заглавную речь, выступает долго, подробно. Затем идут вопросы, общие обсуждения и начинаются кулуары. Сколько десятков людей смогли в это время пообщаться с Николаем напрямую, а иногда и решить свои личные проблемы.

На локальных сборах, проводившихся частенько у нас дома, после завершения дел "по поводу", начинались песни. Николай садился за пианино, играл мелодию одной из наших песен, запевал, а все присутствующие подпевали ему хором. Затем следующая песня и т. д.

Наконец последняя встреча в Москве. Август 2000 г. "Третий аэрокосмический конгресс", где у нас с ним был совместный доклад на тему: "Экологические последствия падения Тунгусского метеорита". Он вынужден был перед этим участвовать в серьезном заседании по радиоэкологии в Екатеринбурге и немного опоздал. Встретились только на общем сборе, который провели у Вронских. Собралось 16 человек. Кроме нас с Людмилой (Томск) и Николая с Татьяной (Харьков) были: Володя Воробьев (Архангельск), Володя Кожемякин (Питер) и основная часть московского филиала КСЭ. Вначале, как всегда, деловая часть. Николай рассказал все текущие новости. Обменялись мнениями по оценке текущего момента, что, где, когда и как надо делать. Затем неофициальная часть, проходящая по заведенной традиции. Первый тост и гимн. Затем кулуарные разговоры. Это были последние часы нашего личного общения. По обыкновению разговор шел о том, что сделано, что недоделано, что более перспективно, что является второстепенным.

Николай особо подчеркивал необходимость расширения работ по программе заповедника. Нужны углубленные исследования геологии района, включая последствия деятельности палеовулкана. Необходимо детальное изучение флоры и фауны, гидрологии, вечной мерзлоты и т. д. Ведь в целом ряде наших площадных работ негласно предполагается, что все измеряемые параметры ложатся на абсолютно "ровную" (не только в смысле рельефа) поверхность. А это совсем не так. Нужно знать истинный фон и все "метеоритные" данные анализировать на его основе. Нужно знать геохимическую специфику влияния границы вечной мерзлоты и ее связь со "слоем 1908 г.". Нужно... много еще, что нужно.

Затем отъезд в разные места и переписка, звонки. Обменивались информацией примерно раз в неделю. Уже больным из клиники Николай писал о подготовке к печати первого тома трудов заповедника, рекомендовал Фасту дать ответ на критику Коваля, спрашивал меня об отношении к очевидцам из Преображенки, информировал о ходе работ по географическому атласу заповедника, о последних контактах со Степаницким, собирался выслать рукопись своей книги по ТМ, которую интенсивно дописывал в последние дни своей жизни.

Теперь все. Николая больше нет. Он уже не позвонит - "Привет!", не напишет в конце письма - "Жму руку, я". Осталась масса незавершенных дел. Попробую перечислить, хотя бы, основные.

1. Издать "Труды ГПЗ Тунгусский". (Эта рукопись сейчас у нас и с ней работает Г. М. Иванова).
2. Издать (а, если нужно, дописать и издать) его книгу по ТМ.
3. Собрать в Томске все архивы Н. В. Васильева по делам Тунгусским и псле копирования передать их в Госархив.
4. Продолжить работы по ТМ во всех мыслимых направлениях. (Что и как делать предстоит еще обсудить детально).
5. Поддержать работу заповедника.

Завершить то, что он не успел - это наш долг и это будет лучшей памятью о нем, нашем дорогом друге Николае Владимировиче Васильеве: человеке, ученом, космодранце.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

Ю.Л. КАНДЫБА
У НЕГО БЫЛ УПРУГИЙ ДУХ

Он очень быстро жил. И очень мало. Целеустремленный, полный неуемной энергии, всегда одержимый новыми идеями, он помог мне разобраться во многом, понять причину неудач общего хода исследований ТМ (ТКТ) и выработать собственную точку зрения на Проблему.

В его присутствии невозможно было сказать пошлость, невозможно было не только дурно поступить, но и дурно подумать. Он одним своим присутствием благотворно влиял на нас, поучал, не поучая.

Как-то по дороге в аэропорт, в автобусе, он доверительно рассказал мне о своих дневниках (обычно это общие тетради), которые он вел из года в год, из дня в день, на протяжение последних 30 лет.

Он знал красоту покоя, но ценил движение. И по жизни шел шумно и вольно, не прячась от судьбы. Он не хотел жить тихо: у него был упругий дух.

Его всегда привлекали сложные проблемы: и в иммунологии, и в космологии. Грандиозность и неразрешимость Тунгусской проблемы заставляли его раз за разом возвращаться к мысли о внеземном Разуме. "Вымысел, - возможно говорил он себе - ярче реальности, ибо правда бывает много невероятнее самой смелой фантазии".

Однажды мы с Николаем сидели вдвоем на "Тунгусском гурмане" у Куликовских изб, сидели всю ночь. НВ спрашивал себя, что ему дальше делать с проблемой ТМ? Считать ли доказательными собранные Коненкиным свидетельства очевидцев о пролете "огненного тела" с востока на запад? Если считать, то рушатся, по словам НВ, все ранние рабочие программы КСЭ. И будут ли оправданы последующие программы, по термолюминесценции и другие, вчера перспективные? Стоит ли бить в колокола, поднимать на ноги прессу - речь ведь пойдет об управляемом объекте? "Что мне дальше делать?", - спрашивал он меня. Я растерянно пожимал плечами. Смотрел на НВ, видел, что его уверенность в себе сейчас разбита вдребезги. Казалось, он чувствовал себя оторванным от корней (упоминал Плеханова, тяжко вздыхал). Потом сказал, что никогда не представлял, что будет заниматься чем-то другим, а не наукой. И если он не сможет этого делать, то останется лишь до конца жизни тянуть каторжную лямку какой-нибудь скучной, монотонной работы. И тогда, рассуждал НВ, я буду думать о череде безрадостных лет. После этого он долго молчал. Пил "рюмку чая".

"Слово "Тунгуска", - вдруг сказал НВ, - для меня стало волшебным магнитом. Нет! - ловушкой, которая манила меня сказочными обещаниями и песнями сирен о несбыточных мечтах, а под конец погубит меня! Знаешь, Юра, на Избах меня всегда охватывает трепет благородных чувств". Я жадно слушал его, зачарованно глядя в ночное звездное небо.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

А.П. БОЯРКИНА
НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО

Сегодня сорок дней, как перестало биться сердце Николая Васильева. И почти сорок лет он был той осью, вокруг которой вращались многие из нас. Впрочем, этой осью он останется еще долго. Невозможно представить себе, что его нет на земном плане, и мы, не видевшие его в гробу, еще очень долго не сможем поверить в это, продолжая свое вращение. И вспоминать его сегодня хочется только живым, в кипучей деятельности на всех его постах. И особенно на главном (как он сам считал, и как считаем это мы) - начальника многих экспедиций и всего, что связано с проблемой Тунгусского метеорита. За годы общения с Николаем Васильевым в сердце отложилось много воспоминаний и грустных, и веселых. Они фрагментами всплывают в памяти. И хочется поделиться ими с участниками событий давно прошедших, но таких прекрасных лет.

ПИСЬМО НИКОЛАЮ ВАСИЛЬЕВУ - СПУСТЯ 30 лет

Это письмо я нашла, разбирая старые бумаги. И сразу же на меня нахлынуло лето 1970 г. Наш начальник Николай Васильев отправил меня в Центр по тропе Кулика своей наместницей. Сам он остался в Ванаваре организовывать заброс продуктов, снаряжения и личных вещей, "чтобы не тащить их по тропе". Чаще всего это сбрасывалось на торфяник прямо с самолета АН-2, но иногда нас выручал и вертолет. Ожидание этого сброса было продолжительным. Мы почти ничего не знали о ванаварских делах. У нас, правда, была рация, но весьма односторонняя - нам иногда удавалось поймать голос Ванавары, а она нас не слышала. Оставалась еще призрачная надежда, что вдруг прилетит вертолет - на этот случай я и готовила свое письмо с продолжениями.

15 июля 1970 г.
Коля, здравствуй!
Как всегда ничего не поняла - кого ты будешь высаживать на Чеко? В каком составе? Одних девчонок? На всякий случай завтра утром направлю на Чеко Сергеева, Скоробогатова и Люду к великой радости оных и огорчению моему. Делать-то маршруты некому. На Чувар ушли Шнитке, Ронкина, Соколова и Домников. Они ждут, что им сбросят с вертолетом продукты в районе вышки. Можно прямо с воздуха. Три человека ушли на сжигание торфа. Если вертолет будет завтра, то пробы вряд ли будут готовы. У нас приболел Володя Борисов. Сегодня было 38,5. Пичкаем тетрациклином, горчичниками. Думаю - все обойдется. Горит костер, готовится ужин. Жду ребят с тропы, еще больше тебя, так как время идет, а я так и не начала намеченного. Да, на избы необходимо передать мой дермантиновый чемодан. Без него мне не развернуть работу - там все для палеомагнетизма.

16 июля
Между прочим для термолюминисценции необходимо много матерчатых мешочков. Купите в Ванаваре хотя бы материал. Будем шить здесь. Еще лучше сшейте сами. У Володи температура уже нормальная. Идет дождь. Совсем нет махорки, репудина, карандашей, бумаги, линеек.

17 июля
Ожидание вертолета становится хроническим. А тут еще над нами летают всякие шутники - хоть бы вымпел сбросили. Борисов совсем поправился и ушел в небольшой маршрут. В Центре я сейчас одна. С тропы ребят еще нет. Пришлите конвертов. Нет еще личных вещей. Ребята не имеют возможности уйти в дальний маршрут, страдают без махры.

18 июля
Все то же. Сегодня возвращается группа с Чеко. Хоть и с работой, но маршрут почти пустой. Где обещанные девчонки? Вернулись ребята с золой. Печка себя оправдала. Как и было велено, они нажгли полную кружку 0,5 л с верхом. Но в мешочке эта зола как-то потерялась. Все равно отправляю. Где махра???

И опять я одна. Правда в избе спит Люба. У нее болит горло и глаз раздулся. А аптечка в Ванаваре. Мои личные запасы подходят к концу. Сегодня один человек отказался идти в двухдневный маршрут без махры. Надо же! Продукты есть, а к Центру привязаны. Может быть ты лучше поймешь этих курильщиков? Погода хмурая. Миша Коровкин ушел долбить шурф на Фаррингтон. В тайге масса грибов. Обязательного купите подсолнечного масла.

Вечер... Люба встала. Говорит, что чувствует себя нормально. А вертолета все нет и нет. И ребят с тропы тоже.

19 июля
Был сброс и ребята с тропы пришли. Все в порядке. Утром была связь с Ванаварой. Вас было слышно хорошо. Поэтому в следующий раз на всякий случай говорите побольше. Поняла, что второй сброс будет 21-го. Если не так, то завтра уточните. Сейчас ребята ищут махру. Требуется уточнение - на термолюм бить шурф в каждой точке отбора проб или всего один-два? Пока мы считаем, что один-два. Уточните завтра на связи. Махру еще не нашли. Молотки тоже находятся среди тех личных вещей, которые еще не сброшены. Махру так и не нашли. Срывается работа. Сбросьте хоть с пожарниками.

20 июля
Нашли! В болоте валялась. Теперь курильщики счастливы. Коля, я так жду коробочки и мой дермантиновый чемодан! Если они в ближайшие дни не появятся, я загнусь от тоски. Работа срывается. Завтра ждем сброса.

Письмо это так и осталось в моих бумагах, т. к. 21 июля вертолетом прибыл сам Васильев с дермантиновым чемоданом и сменил меня на моем многотрудном посту.

МАРАФОН НА ТРОПЕ

В памяти доброй улыбкой всплывает и еще один момент из жизни КСЭ-13 (1971 г). Обычно после общего сбора из Центра направляется большая толпа по тропе в обратный путь. На этот раз огромный "многорыльник" человек в 20 объединился вокруг Николая Васильева. Сидя у погасшего костра, он мечтал выйти часов в 6 утра, переночевать на Чамбе, и на следующий день к вечеру оказаться в Ванаваре. На утренний самолет после этого уже были заказаны билеты для большинства участников этого рейда.

Пора было возвращаться и нам. Мы - это группа, в которой кроме меня были Лариса Глебовская, Иван Радченко и Сергей Калинин, прошедшие вместе тропу Оскоба - Муторай, и потому еще не успевшие раствориться среди остальных участников экспедиции. Идти же с такой огромной толпой не хотелось. Мы хорошо представляли с чем это связано. Поэтому наш небольшой отряд решил схитрить: выйти с вечера, переночевать на Хушме, а утром отправиться дальше, да не по Куликовской тропе, а через Хрустальный - небольшой поселок на разработках исландского шпата на Чамбе. Это грозило нам несколькими лишними километрами, но зато сулило слегка подзабытые впечатления другого пути.

Так мы и сделали. К нам присоединились Рита Дулова и Витя Черников, мы, трогательно попрощавшись с кем-то на годы, а с кем-то до Томска, пошли по знакомой тропе до Хушмы. Но тревога, что нас все-таки может догнать многорыльник, не покидала. Чтобы перестраховаться мы даже не стали ночевать в избе, а форсировав эту небольшую таежную реку, наскоро разбили лагерь прямо на прибрежном песке.

Утром мы старались собираться как можно быстрее. Но... Не успели вскинуть на плечи рюкзаки, как на другом берегу показалась рослая фигура Васильева с огромным хвостом следующих за ним путников, в основном женского пола. Утешением служило то, что совместным наш путь не обещал быть долгим. Через 10 км мы свернем на тропу к Хрустальному, а многорыльник побредет прямо на юг.

Вообще-то идти за Васильевым приятно. Его шаг спокоен, размерен, и не нужно думать о коварстве тропы. На развилке, перед тем как расстаться, мы присели отдохнуть. И тут он стал задумчиво крутить свою длинную бровь, сожалея, что так давно уже не ходил через Хрустальный. К его словам с интересом и соответствующими комментариями стали прислушиваться и остальные. Мы всячески старалась убедить их, что путь этот длиннее, а значит грозит опозданием к самолету, но кажется только подливали масла в огонь. Васильев встал и решительно свернул с куликовской тропы.

На ночлег остановились в долинке небольшого ручья - там, где на нас надвинулась темнота. Кто-то стал срочно разводить костер, кто-то возился с котелками. Не выбирая особенно место, поставили палатки. Васильев же пересчитывал людей. И не досчитался двух человек. Долго не могли понять - кто, где и когда мог отстать от отряда. Было очень тревожно. Потерялись две девочки с мехмата - молодые и неопытные. Мы громко кричали, но ночная тайга молчала. Оставалось только ждать рассвет. Девочки появились сами, как только была готова еда, пояснив, что отошли покурить. Им и в голову не пришло, что весь этот шум был по их поводу.

К Хрустальному подошли к середине дня. Сначала долго на одной лодке переправлялись через Чамбу. Васильев же, переплыв первым, солидно направился к начальнику, который оказался очаровательной молодой женщиной в белых брюках, на фоне которых все мы явно проигрывали. И основательно засел - вопросов было много, интерес к проблеме Тунгусского метеорита тоже велик. От меня, то и дело намекающей ему, что время-то идет, он отмахивался, как от комара. Народ разбежался по отвалам исландского шпата, пополняя свои геологические коллекции и рюкзаки.

Наконец, двинулись дальше и, разумеется, вскоре стало ясно, что мы не только опаздываем в Ванаварскую столовую, но и ночевать нам где-то далеко от нее. Так и случилось. Наспех разбили пару палаток. Потрясли в котелок мешочки из-под круп. Спать оставалось три-четыре часа. Вокруг костра собралось несколько человек и мы тихонечко пели под Витину гитару, стараясь не нарушать покой окружающей тайги. Зато не проспали рассвет. Еле-еле добудились спящих и стали собираться в путь.

Перед выходом Васильев отозвал меня в сторонку на совещание и высказал свои обоснованные опасения, что к самолету мы явно не успеваем. Я понимала, на что он намекает: кто-то должен быстро бежать вперед. Но, зная снисходительное отношение к нам в аэропорту, я полагала (как потом и оказалось), что никто не заставит нас платить неустойку. Быстро бежать не хотелось. Тогда он решительно встал и сказал, что побегут они с Таней Слеповой.

Дальше все произошло как в ускоренном фильме. Два слова - и моя группа, на ходу одевая уже облегченные рюкзаки, помчалась вперед. Боковым зрением я увидела, что Рита Дулова, испуганно моргнув, тоже кинулась за нами, и уже дальше я обнаружила, что за Ритой поспевает и Валя Камолова - в своей традиционной солдатской гимнастерке, в светлой кепочке на курчавых волосах, и с огромным лосиным рогом, привязанным к рюкзаку. Как мы бежали! Словно под нами расстилалась спринтерская дорожка, а не заваленная таежная тропа. Бежали почти без передышки. И только на реке Нерюнда, которая плавным изгибом неожиданно появилась из лесной чащи, разлилась в заманчивый омуток и, также изогнувшись, скрылась из глаз, мы позволили себе чуть-чуть расслабиться.

В аэропорту мы появились к отлету рейсового самолета, который благополучно и с удовольствием уже заполнили ванаварские жители. А часа через два, раздвинув стенку тайги, на летное поле выползла длинная гусеница отставшего многорыльника.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

Н.П. РОДИОНОВА
ВАСИЛЬЕВ-МАКРО НА УСТУПАХ ЧУРГИМА

В то лето (1961 г.) остановки маршрутников на "Хушминской пристани" бывали обычно достаточно длительными. Возможно, это было связано с тем, что все "КСЭ-шники" имели обыкновение оспаривать планы-задания на очередные маршруты перед К. П. Флоренским, официальным руководителем экспедиции, считая не менее значительными в общем плане работ свои собственные планы. В свободное от этих обсуждений время бродили по окрестностям и Васильев не был исключением.

В среде "своих" (томичей) Н. В. Васильев прочно именовался Васильевым-макро, в отличие от микро-Васильева, его сына, который уже был знаком КСЭ по однодневным загородным вылазкам, но, не отличался отцовским весьма внушительным ростом.

За макро-Васильевым, среди прочих числилась и большая заслуга по откормке тунгусского гнуса, т.к. на его внушительную спину, одетую в тонкую хлопчатобумажную робу, покрытую сплошным слоем паутов (или оводов), всякий тянулся к фотоаппарату, чтобы схватить этот впечатляющий кадр. Проводились соревнования, кто больше накроет этих тварей одним шлепком ладони. Новички обычно хватали 13-15 особей, рекорд составлял 42 штуки.

Однажды мы втроём (новички) во главе с Николаем Владимировичем отправились в рекогносцировочный маршрут на гору Фаррингтон, поскольку с её вершины открывался широкий обзор на панораму ближних сопок и болот. На горе сделали небольшой привал перед обратной дорогой и здесь услышали вдохновенную песню нашего макро-Васильева, посвящённую необыкновенной красоте и своеобразию озера Чеко, на котором постоянно (каждое лето) селится пара лебедей. Это была не поэма в стихах, а чистая вдохновенная речь, вызывавшая образ сказочного озера за дымкой дальних гор с гордыми птицами, победно трубившими над озером и тихой речкой.

Впоследствии, увы, на одном из костровищ КСЭ-шниками были найдены обглоданные кости и перья лебедя. Следопытами установлено, что костровище оставлено проходившим мимо геологом. Уголовному наказанию тогда такое преступление не подлежало, а было немало желающих наказать виновника по заслугам. Искатели метеорита здесь явно не повинны - за годы до нашей экспедиции все знали, что на Чеко живут лебеди.
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

Е.М. КОЛЕСНИКОВ
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ ЛИДЕРА

Ещё не утихла боль утраты и очень трудно выразить словами чувства скорби, охватившие всех, кто хорошо знал Николая Владимировича Васильева. Только с потерей нашего дорогого друга и коллеги мы до конца поняли, кем он был для всех нас, насколько много значило общение с Николаем Владимировичем для успешной работы по проблеме Тунгусского Космического Тела (ТКТ).

Сказать, что он был безусловным Лидером из всех нас, связанных с проблемой ТКТ, это значит сказать слишком мало. Он был другом, внимательным и чутким собеседником, с которым можно было обсудить последние результаты, встреченные трудности, наметить, что делать дальше, да и просто поделиться и рассказать о своих житейских делах и проблемах.

Мы всегда с нетерпением ждали приезда НВ в Москву вначале из Томска, а затем из Харькова и всегда зазывали его в гости. Или ездили к нему в гостиницу Онкоцентра, где он обычно останавливался, если приезжал по делам службы. И как бы он ни был занят, он всегда находил время для встречи.

Человек исключительной скромности и непритязательности к бытовым условиям, он, несмотря на высокие титулы и положение, не гнушался ночевать на раскладушке у нас на кухне, когда мы жили впятером в 2-х комнатной квартире в конце Ленинского проспекта, и другого места для ночлега не было. НВ был очень интересным собеседником и разговоры с ним часто затягивались далеко за полночь. И они были не только о тунгусских делах. Мы узнали много нового об истории нашей страны, о Сталинских репрессиях, об открытиях в Сибири и многих интересных людях. Впервые узнали, например, что "кровавый вешатель" Колчак был знаменитым ученым - географом, а Российский флот знает его как выдающегося адмирала. И это было в то время, когда партийная пропагада смешивала с грязью всех "белых", и подобные разговоры были вовсе не безопасны.

С потерей НВ мы поняли, насколько было важно для меня, для моей жены и коллеги Наташи, для наших детей Миши и Кати, с которыми он с удовольствием общался, что такой человек периодически приходил в наш дом. Человек огромного обаяния, он покорил всех моих домашних (включая тещу и кота Пушу!).

Человек Энциклопедических знаний и огромного опыта в Тунгусских делах, он "держал руку на пульсе" всех наших работ и умел очень тактично их покритиковать и направить в нужном направлении. Его несомненный талант руководителя и одного из организаторов КСЭ держался прежде всего на его большом, заслуженном авторитете среди КСЭ-шников и всех, кто так или иначе был связан с Тунгусской проблемой.

Ему был чужд "начальственный" метод руководства, грубость и резкость в отношении к людям. Напротив, ко всем нам он относился с подчеркнутым уважением и вниманием, что характеризует по настоящему интеллигентного и хорошо воспитанного человека.

С Николаем Владимировичем мы познакомились уже более 30 лет назад в теперь уже далеком 1969 году. Он приехал с лекцией о ТКТ в Подмосковный Ногинский Научный Центр АН СССР в пос.Черноголовка. В этом чудесном, с прекрасной природой месте за 5 лет до этого была создана Лаборатория Космохимии, как филиал Института Геохимии и аналитической химии (ГЕОХИ) им В. И. Вернадского АН СССР. Первое время она называлась "Низкофоновой" лабораторией. Это одна из 4-х лабораторий мира, созданная по решению ЮНЕСКО для изучения того, насколько опасны для человека полёты в космос, насколько велика интенсивность облучения космическими лучами (КЛ). Эту информацию приносят на Землю метеориты, непрерывно облучаясь КЛ в космическом пространстве. Для измерения низких уровней радиоактивности образовавшихся в метеоритах радиоактивных изотопов и была создана эта лаборатория.

НВ живо откликался на все новое в науке и справедливо считал, что созданный в Черноголовке уникальный комплекс приборов можно с успехом использовать для решения ряда проблем ТКТ. В то время, в начале 60-х годов очень активно обсуждалась аннигиляционная гипотеза Тунгусского взрыва, которую предложил Нобелевский лауреат - проф. Либби - отец радиоуглеродного метода определения возраста. Либби предполагал, что ТКТ было прилетевшим на Землю кусочком антивещества, которое прореагировало с веществом атмосферы с выделением огромной энергии. Аннигиляция должна была дать также дополнительный нейтронный поток в атмосфере, что можно было проверить, измеряя радиоактивность радиоуглерода послойно в кольцах деревьев. Попытки анализа деревьев в лабораториях Либби и в ГЕОХИ не дали определенного результата, так как концентрация радиоуглерода в слоях 1908-1909 годов оказалась в пределах обычных его колебаний. То есть, предложенный метод не был достаточно чувствителен для обнаружения локального всплеска нейтронного потока.

Я предложил и обсудил с Николаем Владимировичем в 100 раз более чувствительный метод проверки, не было ли увеличения потока нейтронов в эпицентре Тунгусского взрыва? Новый метод основан на измерении радиоактивности аргона-39, который образуется под действием нейтронов из калия и кальция, всегда присутствующих в породах. Низкофоновые приборы мы тогда уже сконструировали. Необходимо было иметь только верхние части пород или минеральные концентраты из почв из эпицентра взрыва ТКТ.

НВ высоко оценил предстоящую работу и обещал всячески ей содействовать. Он дал мне адрес В. Н. Мехедова в Дубне, у которого по слухам был полный гараж Тунгусских проб. К несчастью В. Н. Мехедов ко времени моей поездки в Дубну уже умер, а его бесценные пробы были выброшены на помойку. Более удачным было мое обращение в Комитет по метеоритам АН СССР, где удалось получить при содействии НВ минеральные концентраты из почв, которые хранились там со времени экспедиций К. П. Флоренского начала 60-х годов, в которых активно участвовал большой отряд из КСЭ.

Но самым продуктивным для нашей работы было знакомство через Николая Владимировича с Леной Кириченко. Она привезла мне в ГЕОХИ целую коллекцию Тунгусских траппов. Кстати, задание НВ по снабжению меня траппами из центрального района взрыва ТКТ по мере возможности выполняли и другие члены КСЭ. Так, огромный образец траппа (около 10 кг!) с г. Вюльфинг привезла мне в лабораторию маленькая и хрупкая девушка - Наташа Миляева.

Так что полученное нами доказательство неаннигилляционного и неядерного характера Тунгусского взрыва - плод совместных усилий многих членов КСЭ, направляемых нашим Лидером. Сейчас думаю, могло ли что-либо подобное осуществиться, если бы дух дружелюбия и взаимопомощи не пронизывал всю деятельность КСЭ?

Эта работа впервые докладывалась на знаменитой большой Тунгусской конференции 1971 года в Академгородке в Новосибирске, где НВ познакомил меня со всеми отцами-основателями КСЭ, многих из которых, к несчастью уже нет с нами. Близкое знакомство с Галей Ивановой привело меня в ряды "Шариковедов", знакомство с Ю. Львовым - к анализу торфа, так что во всех моих дальнейших исследованиях всегда незримо присутствовал Николай Владимилович.

И все же особо часто нам с Наташей вспоминаются наши совместные с Николаем Владимировичем экспедиции на Тунгусску. Нам посчастливилось 4 раза подолгу работать вместе с НВ в тайге, не считая кратковременных "экскурсий" после конференций.

Солнечное лето 1980 г. КСЭ-22, первая наша экспедиция на Тунгусску. Ванавара. Лагерь КСЭ у "балков" в районе аэропорта. НВ в клетчатой рубашке со штанами, заправленными в резиновые сапоги, то есть с очень далеким от академического видом, но очень подтянутый, деловой и энергичный, формирует из вновь пробывших "космодранцев" группы и отправляет их по "Тропе Кулика" в "Центр" на "Избы Кулика". Очень веселая атмосфера некоторого хаоса, последние инструктажи Лидера.

Наша группа, ведомая худощавым и долговязым, но очень серьезным Валерием Несветайло. Полная ему противоположность -- маленький, кругленький, веселый украинец Николай Ковалюх ("Ник-Ник") со своим молодым племянником, с ружьем на перевес, и его подругой. Группа фотографируется на память вместе с НВ и Лидер благославляет нас в поход.

В. Несветайло и Н. Ковалюх - уже опытные, прошедшие "тропу" Тунгусники. Впереди идущий В. Несветайло задает нам непомерно быстрый темп ходьбы (объясняет, что не может ходить медленнее). Как обычно в КСЭ, 50мин. "ходка" и 10 мин. отдыха. К счастью, мы вышли уже под вечер (11.06) и в первый день сделали всего две "ходки". Зато следующий день для нас с Наташей был очень тяжелый - 9 "ходок" до 11час. вечера, переправа через Чамбу вброд и ночлег в зимовье охотника. Мы, естественно, на своей шкуре очень хорошо познакомились с главной достопримечательностью тайги - комарами, паутами и "песьими" мухами. К счастью, мошка появилась позже, через две или три недели. По этой причине, несмотря на жару, раздеться, к сожалению, нельзя и мы идем обливаясь потом. Ещё через 2,5 дня в страшный спасительный ливень мы дошагали до Хушмы и вконец обессиленные заночевали в "Избе Кулика" на "Пристани".

После встречи всех участников КСЭ-22 в Ванаваре и их отправки по "тропе" НВ прилетел на вертолете друзей-пожарников в "Центр" и расположился в "Командорской избе". Теперь он формирует и отправляет рабочие группы по маршрутам и записывает контрольное время возвращения, после которого будет необходимо посылать поисковую группу искать пропавших.

Мы с Николаем Владимировичем идем на г.Острую, а оттуда на болото "Бублик", где, по его мнению, должно было выпасть максимальное количество вещества ТКТ, так как это место находится в точке, где продолжение траектории ТКТ протыкает Землю. Действительно, это было место, в котором впервые была обнаружена изотопная аномалия у углерода.

Идти за Начальником экспедиции было удивительно легко благодаря его не очень быстрому, но размеренному темпу. На привалах - рассказы о многочисленных интересных историях, связанных с экспедицией, а рассказчиком он был блестящим. Время шло незаметно.

Вот и кончились наши отпуска, и пора возвращаться домой. А отобрано очень большое количество тяжелого влажного торфа. НВ отправляет нас с Леной Афримзон с образцами, но почти без продуктов на тогда еще недостроенную Лабораторию. Он поручает нам встретить вертолет с С. Разиным и большим грузом для Лаборатории, а заодно использовать вертолет для вывоза проб. Но 3-х дневное полуголодное ожидание закончилось полным фиаско. Вертолет сел не рядом с Лабораторией, а за р.Кимчу и за лесом, откуда пришлось таскать по воде через р. Кимчу сброшенный груз в Лабораторию. Так как летчики и С. Разин ничего не знали о нас и нашем грузе то вертолет преспокойно улетел обратно без нас. После непродолжительного отдыха пришлось идти обратно в "Центр", а оттуда с двумя студентами - "Шерпами" обратно по "Тропе" в Ванавару. Ну уж обратно я был "ведущим", так как аккуратно зарисовал маршрут и записал все приметы на "Тропе".

КСЭ в те времена очень стадала отсутствием связи с Ванаварой и с группами, о чем я с сожалением вспоминал, участвуя в прекрасно экипированной радиостанциями, радиотелефонами, электростанциями и даже многочисленными компьютерами Итальянской экспедиции 1999 г. Следует особо отметить подвиг участников КСЭ, которые практически без финансирования проводили успешные многолетние работы на Тунгусске и получили очень много ценных для науки результатов. Действительно, такого энтузиазма, веселого задора и "коммунистического" отношения к труду я нигде и никогда больше не встречал, участвуя по роду своей работы в многочисленных геологических экспедициях.

Прекрасная рабочая атмосфера в КСЭ определялась прежде всего ее Лидерами - Н. Васильевым, Г. Плехановым, А. Бояркиной, В. Журавлевым, Д. Деминым и другими крупными учеными, что привлекало в экспедицию множество талантливых молодых людей. Династии КСЭ-шников были не редкостью в экспедиции, что до глубины души поражало наших гостей - иностранцев. Семьи Плеханова, Васильева, Журавлева, Анфиногенова, Бидюкова, Черникова и многих других во всем поддерживали своих мужей и отцов в их увлекательной работе. Так, несмотря на боязнь быть в очередной раз искусанной комарами и другим гнусом, почти каждый раз (в 5 экспедициях) мне помогала в работе моя жена Наташа, а три раза работал наш сын Миша. Конечно, ребят привлекала и атмосфера праздников, царившая по вечерам "У Гурмана". Особо вспоминается задушевные песни у костров В. Черникова, В. Воробьева, Л. Павловой и др. Вспоминаются выпускавшиеся остроумные рукописные газеты "Курумники", в чем весьма преуспели "Сестры Магомеда" из Ашхабада - Таня Незефи и Света Фомина, и постоянные веселые розыгрыши и шаржи на Юрия Кандыбу, Володю Красавчикова и др.

Однако, НВ никогда не допускал, чтобы несогласие с принятой концепцией, гипотезой не давали повода, чтобы шутки переходили в злобные насмешки. Так, хотя постоянным антиподом КСЭ был отряд А. Золотова с его ядерной гипотезой взрыва, однако, узнав о вырезанном "кукише" на столбе - "Эпицентре взрыва по Золотову", он немедленно послал ребят срезать этот "кукиш", который впоследствии и получил в подарок к 50-летию.

Его терпимость к инакомыслию - это знамя КСЭ, берущее начало с ее организаторов, "Командора" Г. Плеханова и др. Удивительное обаяние личности Николая Владимировича, его способность разговаривать "на равных" с людьми самого разного уровня и положения объединяли всех нас. И очень нам теперь его не хватает!

Так будем же достойными продолжателями дела нашего Лидера!
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

Б.Ф. БИДЮКОВ
НАМ ЗАВЕЩАНО СОКРОВЕННОЕ

Если говорить о моем становлении как ксэшника, то "вербовал" меня как раз Н. В. Васильев. Причем, "вербовал" академично, элегантно даже, как умел наверное только он.

Зимой 1975 г. в нашем общежитии физико-технического факультета Томского политехнического института студент четвертого курса Юра Пресс организовал лекцию профессора Н. В. Васильева на тему о Тунгусском метеорите.

Ошеломляющую весть о предстоящей лекции в нашу комнату принес мой, ныне покойный, брат Саша. Слух о том, что в Томске существует какая-то организация, занимающаяся исследованием Тунгусской проблемы и даже направляющая экспедиции к месту катастрофы, исходил тоже от него в бытность мою еще в Семипалатинске. Я тогда уже окончил один институт, прослужил год в армии, работал на местном арматурном заводе и, фактически, был на перепутье: что делать дальше? Саша уже год после службы в армии учился на ФТФ ТПИ и агитировал меня поступать сразу на второй курс этого факультета, обещая договориться с "хозяином" - завкафедрой профессором Тихомировым. Упоминание о тунгусской группе тогда и стало рещающим аргументом, определившим крутой поворот во всей моей дальнейшей жизни.

На лекцию собралось человек 50-60, а может быть и больше (во всяком случае, читалка наша была набита основательно). Профессор был представительный, держался свободно, но без тени заигрывания с аудиторией. Тема сразу захватила. Обилие развернутого перед нами материала не оглушало, но рисовало контуры какого-то грандиозного сооружения. С каждой минутой этого размеренного, хорошо аргументированного повествования открывалась масштабность работы уже не группы, а целого исследовательского института на общественных началах. Помню паническую мысль: как же так, почему я раньше ничего об этом не знал? Эти люди уже 15 лет работают интенсивно и эффективно, а я в это время чем занимался!? Мысль эта возбудила тогда во мне какое-то лихорадочное нетерпение, которое не покидало меня потом многие годы...

А профессор, между тем, продолжал "рисовать крупными мазками". Когда он закончил и предложил задавать вопросы, вокруг него собралась группа студентов. Васильев отвечал подробно и обстоятельно. Поражала его эрудиция. Я сразу понял, что передо мной человек незаурядный. За семестр учебы в ТПИ я насмотрелся на своих преподавателей - некоторых мы просто боготворили. Но этот был каким-то другим. В чем эта "инаковость" я разобрался гораздо позже, когда стал ходить на "пятницы", общие Сборы и съездил в первую свою экспедицию - КСЭ-18.

Первое "пятничное" заседание, на которое я попал, проходило где-то в "катакомбах" Томского университета. Здесь Васильев предстал совершенно в ином свете: добродушно ироничный, иногда даже ехидный, он читал вслух пришедшие письма и, по ходу чтения, их комментировал. Для меня это был моноспектакль; я сидел и млел от восторга. Вообще, первые годы восприятие мною НВ (тогда называть его так аббревиатурно было для новоиспеченных "космодранцев" признаком особой "посвященности") было какое-то щенячье. Просто раньше я не сталкивался непосредственно с такими людьми. С "такими" - значит где-то созвучными мне по духу, совпадающим смыслам и жизненной направленности. Встреча с ним странным образом ассоциировалась с "Понедельником" Стругацких, он был для меня олицетворением собирательного образа корифеев НИИЧАВО. И КСЭ тогда наверное неосознанно воспринималась как один из филиалов этого Института Чародейства и Волшебства.

Николай Владимирович не просто "позвал" меня в Проблему. Он "дал" мне тему - термолюм - ставшую, фактически, жизненной программой. Он до самых последних дней своей жизни следил за реализацией этой программы, поддерживал ее, беспокоился о результатах, звонил, слал "мэйлы": "Боря, как дела с термолюмом? Что будешь делать в предстоящий сезон?" И сокрушался, что дело топчется на месте, что решающих результатов он, скорее всего, уже не дождется...

Если разобраться, он был для меня "крёстным отцом" в КСЭ. Встречи с ним всегда были событием. Уехав в 1977 г. в Новосибирск, я перестал видеть его регулярно - только когда сам выбирался в Томск на Общие сборы, да когда он сам у нас бывал по служебным делам. В последние годы к его приездам мы специально готовились. Они сулили получение представления о связности "тунгусского пространства" на сегодняшний день, прояснение общих контуров фронта разработок по Проблеме и перспектив на предстоящий полевой сезон...

Авторитетность его для меня была неоспоримой. Несмотря на разногласия по вопросам организации исследований. Запомнился эпизод в фуршетных кулуарах Красноярской конференции 1998 г. На мой пятиминутный пассаж о необходимости коренной смены методологии тунгусских разработок, НВ, внимательно все выслушавший, заявил: "Боря, все, что ты говоришь - чрезвычайно интересно, только я ни слова не понял". Он мог так сказать. Он просто видел по-другому, и этого было достаточно.

Но Васильев ничуть не был ретроградом. Несмотря на весь свой академизм, всегда поддерживал и продвигал, мягко говоря, "не вписывающиеся" в традиционную научную парадигму: геомагнитный эффект, мутации, термолюм... В начале 90-х, когда "реформаторская тень" мрачно пала на КСЭ: эспедиции захлебнулись, "пятницы" оскудели, а молодежь, всегда бывшая резервом, "рванула" в коммерческие структуры, вышла одна из самых радикальных статей Васильева "Парадоксы проблемы Тунгусского метеорита" (Известия ВУЗов. Физика. 1992. №3). По моему глубокому убеждению, апофеозом ее был последний абзац, обозначивший со всей определенностью самоопределенческий шаг Николая Владимировича, сбросившего "научную паранджу":

"Так как окончательного решения вопроса о природе Тунгусского феномена не найдено и необходимо признать, что многолетние попытки интерпретации его в рамках классической парадигмы пока не принесли решающего успеха, то представляется целесообразным рассмотрение и проверка альтернативных вариантов его объяснения".

Публикуемая в настоящем мемориальном выпуске журнала выдержка из его незаконченной книги со всей очевидностью показывает, что такая постановка вопроса не была случайной. Он сознательно акцентирует наше внимание именно на парадоксальности, принципиальной противоречивости имеющегося в нашем распоряжении фактического материала, связывая эту противоречивость с нетривиальностью События 1908 г. и лишний раз предостерегая от настойчивых попыток втиснуть его в "прокрустово ложе" стандартных интерпретаций, берущих за объект рассмотрения частные срезы этого многослойного феномена.

Нам завещано сокровенное. Оно обозначено недвусмысленно. Имеющий глаза - да увидит!
Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

О.Н. БЛИНОВА
И ТОЛЬКО ТРОПА ПРАВА...

Писать трудно. Не скажу, что по свежим следам потери писать трудно - все предвиделось. Пусть даже не знала о последних днях - но когда позвонила из Томска Оля Юрьева, еще до ее осторожных слов могла бы сказать: уже знаю.

Никакая не мистика. Много лет знакомства (слово, мало применимое к Тунгуске). Встреча полтора года назад в Институте астрономии на Воробьевых горах - уже было видно... да и фраза Н.В. тогда: "Ну, горбатого могила исправит, и довольно скоро"....

Писать трудно. - С этим человеком вообще легко не было. Может быть, никому.

Первое о нем впечатление? - спрашивала Нина Алексеева, когда собрались на девять дней в Москве. - Вспомните, вы с Галей Сальниковой знали его дольше всех, кто здесь.

Да, знали. Но и не знали. И впечатления непохожи. Первое - помню. Косогоры, майский сбор, мне шестнадцать. (Попала в КСЭ через одноклассницу - Тоню Васильеву). Впечатление: этот человек одинок даже в своей замечательной компании.

Повторилось и потом. Когда вся толпа звенит песнями и кружками, когда разбредается по кострам после ритуального пения гимна, чтения приказа, "Курумника", когда колобродит до утра...можно найти Н. В. у одного из костров за обстоятельным обсуждением проблемы - не обязательно Тунгусской. Это мог быть разговор об истории - до малоизвестных мелочей, о литературе - классической и современной. И в каждой теме ( при всей своей дидактичности, доходящей порой до императива) очень хотел услышать, что думает - что знает? - об этом другой.

Спустя лет десять, когда Н. В. стал подряд член-корром и академиком, не раз доводилось слышать от него фразу: "У меня ощущение, что сел в скорый поезд - Нет возможности остановиться".

Возможность бывала, наверное, только там, в тайге, да и то...Помню постоянно напряженный лоб...помню в окошке лабораторной избы на Чеко лицо над микроскопом...Отдыхать он, по сути, не умел. Еще одна его фраза: "Если меня подвесят за ноги - все равно смогу работать".

И помню замечательную ночь: сидели большой компанией на Кобаевом острове, до утра, пели... Что была бы наша экспедиция без этих коллективных медитаций? - И вереница наших по тропе на Северном торфянике, на рассвете, по пути на Заимку, и высокая фигура в знакомом берете впереди.

Очень любил наши песни. Не только любил - умел ценить. Ставил их на уровень высокой поэзии - и, наверное, был прав.

Холодноват - внешне - до высокомерия, был исключительно эмоционален. Когда-то меня заставили это понять слова Валерия Кувшинникова: "Васильев? Это же поэт, романтик"…Слова, применимые ко многим из нас, но тут - кто бы из многих угадал?

Мне казалось: в людях разбирается не очень. Видит свое, видит то, что хотел бы. Но в последнюю встречу - его четкое определение:- Две самых исключительных фигуры КСЭ - это Демин и Плеханов.

Память имел феноменальную. Помнил людей персонально - из безразмерного количества примкнувших к Метеориту, с их мельчайшими особенностями (иногда сопоставляя реальную фигуру с литературным персонажем - и довольно неожиданным, не поверхностным было сопоставление). Умел помогать - то и дело устраивал в больницы, на медконсультации кого-то из ксэшников и их родственников, пользуясь при этом не столько своим чином, сколько корпоративными связями юности.

Был при этом всегда чужим среди своих. И вез воз, который столько лет мог везти он один.

Наверное, слушатели его лекций согласятся со мной: то, что НВ излагал устно, не сверяясь ни с какой бумагой, можно было не править ни композиционно, ни стилистически.

Наверное, многие оценили силу, пафос и стиль его "Меморандума". О содержании судить не мне, помню одно: во всем симбиозе мнений о ТМ Васильев был лоялен к каждому. Мало кому дано…

Наверное, человека надо ценить по его абсолютной величине. Не по балансу плюса и минуса, а по величине абсолютной. Т. е. тому в нем заложенному, что он сумел воплотить. Что сумел дать миру за то, что от этого мира взял. Может быть, так.

Тогда, на 9 дней в Москве, мне вспомнилось, как однажды на ноябрьском сборе в Томске НВ озвучивал "Курумник" с моим (как мне тогда казалось, проходным, легким экспедиционным стихотворением. Он сказал: мне захотелось прочитать это вслух. Эпиграф, казалось мне тогда, я вспомнила из "Тропой Кулика" Вронского. Потом обнаружила: нет, из НВ, "По следам Тунгусской катастрофы". Но он об этом промолчал. Просто прочитал вслух. Кажется, кроме "Курумника", это нигде не опубликовано.

"Карта врет, - сказал Журавлев, - Тропа идет правильно!"
(Из мемуаров)

А кто предскажет нам наперед,
Где завтра приют найдем?
Товарищ врет и гитара врет,
Пропитанная дождем.

Осипших струн пустой перебор -
Как на болоте трава…
И компас врет - уж такой прибор!
И только тропа - права.

Опять - болото, опять - обход,
Опять - кривая стезя.
И карта тоже привычно врет:
Бумага, что с нее взять!

Звериный путь перейди в траве -
Неверная борозда.
Но эту - эту вел человек.
Он знал, зачем и куда!

…И память наверняка соврет -
изломанный наш костыль!
Но кто укажет нам наперед,
Какие сжигать мосты?

Что взять с собою в житье-бытье,
О чем не помнить и в снах…
Не верь - обманет даже чутье,
И только тропа верна.

Проклятый лозунг: "куда-нибудь!" -
Без звона твоя казна.
Но кто прокладывал э т о т путь…
наверно,
          он все же
                    знал.

Тунгусский Вестник №14, 2001 г.

Рис. В. Сапожниковой

	Памяти Дмитрия Демина - ученого, поэта, гражданина, исследователя Тунгусского метеорита Покинув эту землю до поры, Оставив за собою дверь открытой, Ушел он в параллельные миры, Откуда прилетают к нам болиды. Теперь он видит высших истин свет, Средь райских кущ душа его в покое, И что взорвалось - знает он ответ - Однажды над тунгусскою тайгою... Валерий Новиков
Не уподобился ль полену Ты среди жизненной возни? А надо строить жизнь по Лему, И по Стругацким, черт возьми! Д. Демин

НИКОЛАЙ ВАСИЛЬЕВ
О ДЁМИНЕ
(к годовщине ухода)

Кем он был? - Поэтом? Учёным? Бардом? Классиком? Романтиком? Блестящим дилетантом? Диссидентом? Патриотом?

Он был Дёминым. Яркой, неповторимой индивидуальностью. Это о нём было когда-то сказано: "Не люди умирают, а миры". С Дёминым ушёл целый мир - большой, сложный и нами даже, близко знавшими его, до конца не познанный. Будучи очень коммуникабельным человеком, он не был рубахой-парнем. Никого не подпуская к себе близко, он жил напряжённой интеллектуальной жизнью, которая останется теперь для всех тайной навсегда.

России недостает сегодня Дёминых - умных, честных вперёдсмотрящих, не боящихся идти против течения - каким бы знаком это течение ни было бы отмечено. Он шёл против течения в молодости - и за это пострадал, и это все знают, но он пошёл против течения и в последние годы жизни - не боясь натолкнуться на осуждение и неприятие.

"Я робот, я солдат" - это не фраза, а формула жизни. Дёмин был солдатом, человеком долга, Камиллом (*) - но, к сожалению, смертным Камиллом. Он был во многом не понят, и остался во многом не раскрытым.

Невозможно писать о засахаренном Дёмине. Он был человеком одновременно и нежноранимым и жёстким - как Маяковский. "Облако в штанах". КСЭ без Дёмина - это уже другая КСЭ. Тает и размывается мир, в котором мы привыкли жить, мир шестидесятников, к коим Дёмин принадлежал.

Будучи диссидентом по духу, Россию "новых русских" Дёмин не просто не принял. Он её принял - но только в штыки, со всей силой дёминского таланта, сарказма и темперамента.

Он был из числа тех, "чьё имя - рать", из тех, кого "жалеть не надо", кто умел умирать - от Бреста и до Сталинграда. Дёмин умел умирать - и подал нам всем пример, как это надо делать.

Провожая на Запад других, не нужно создавать обсахаренные и прилизанные портреты уходящих. Дёмин ненавидел засахаренность и ложный пафос. Его тошнило от сентиментальности - хотя он имел нежную душу (а, может быть, именно потому, что он её имел). Он не терпел лицемерия.

Дёмин - человек дела (но не делец!). Для человека дела - главная память -это не мемориальный металлолом и не цветы возле могильной ограды, а продолжение начатой им работы. О судьбе своей главной работы, о судьбе своей главной идеи он с тревогой и болью помнил до самого конца. Наш долг, если мы действительно хотим увековечить память Дёмина - довести до конца начатое им дело.

Дёмин никогда не сидел, как Скупой Рыцарь, на сундуке своих идей. Сундук этот был всегда открыт - приоритеты его не интересовали. В сундук заглядывали - и с разрешения, и иногда, полагаю - без. Это удел богатых и сильных, ибо богат не тот, у кого "Мерседес", а тот, кто может отдать свою идею за просто так хотя бы потому, что у него этих идей немерено.

Жизнь Дёмина внешне - как на ладони. Мы о нём знаем всё - и, в сущности -ничего не знаем. Он был большой. Постараемся же и мы быть большими.

"Уходим, глаза заслонив капюшоном". Ушёл Львов. Ушёл Дёмин. Ушли многие иные - ближние и дальние, связанные единой цепью тунгусского братства. Уйдём и мы - таков закон. Но Тунгуску - главное, что было в жизни каждого из нас - мы должны довести до конечного результата. Пора кончать играться, полагая, что у каждого из нас впереди вечность, а потому можно заниматься суетой, Тунгуска же никуда не денется. Никакой вечности у нас нет, и надо успеть. Судьбе было благоугодно возложить на нас большую ответственность. Дёмин это понимал. Давайте же и мы поймём это, пока ещё не совсем поздно.

*) Камилл - образ из повестей братьев Стругацких: бессмертный человек-киборг.

АЛЕНА БОЯРКИНА
НЕЗАПОЛНЕННЫЕ СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ Д. ДЕМИНА

Дмитрий Демин - романтик, поэт, жизнелюб, ученый очень значительного масштаба. И просто хороший друг и товарищ. О нем еще напишут многие, кому повезло с ним жить, учиться, работать. Повезло и мне в радости общения с ним не малый срок - 30 лет. И в эту общую копилку воспоминаний о нем, я хочу вложить и свою страницу, может быть не самую яркую, но памятную мне и известную не многим.

В 1959 г. после экспедиции на место падения Тунгусского метеорита Дима Демин уехал в Новосибирск, где жила его мама, и устроился работать в должности старшего инженера в один из очень секретных НИИ. Через год по его рекомендации в этом заведении в роли младшего и подчиненного непосредственно ему инженера оказалась и я. С трудом вспоминаю, чем я там этот первый год занималась - подбирала какие-то сопротивления, снижающие переходные процессы при подаче сигнала на прибор, осваивала вычислительную машину непрерывного действия и что-то еще...

Работать с Димой было очень интересно. Он был весь переполнен идеями - одна лучше другой. С некоторым даже изяществом он дарил их всем желающим, не заботясь о славе и конечных результатах. Рабочего дня не хватало. Задерживались на работе допоздна. А институт наш, как и положено, имел очень строгую пропускную систему - утром тебе пропуск выдают на руки, вечером ты обязан его вернуть в проходную. Что стояло за нарушением этого процесса, даже трудно себе представить - охрана надежна и вооружена.

Однажды случилось так, что, закончив трудиться часов в 10 вечера, я не обнаружила своего пропуска на его обычном месте - где-то на столе. Мы обыскали все, что можно. Честно говоря, я не очень испугалась, т. к., во-первых, еще не представляла, что за этим стоит, а, во вторых, рядом был мой начальник, который отвечал за меня.

Дима куда-то исчез. Появившись велел мне одеваться, и мы пошли. Когда мы вышли из здания института и шли к проходной, он к моему удивлению, вдруг бережно взял меня под руку, и как-то торжественно и осторожно повел. В проходной нас уже встречал начальник охраны. Он смотрел на меня даже сочувственно, говоря что-то вроде: "Ну зачем же так, мы ведь тоже люди...".

За роковыми воротами на мое недоумение Дима разразился своим неподражаемым смехом и поведал, что пошел к этому начальнику и сказал, что проходя по институту он услышал женский плач в одной из лабораторий, заглянул и обнаружил девушку, потерявшую пропуск и боявшуюся теперь идти домой. Хорошо еще, что разжалобившийся охранник сам не побежал меня выручать.

Дима меня сразу же ввел в прекрасную туристскую компанию, и мы каждое воскресенье и на лыжах, и пешком, осваивали окрестности Новосибирска. В нее потом влились и наши ребята из КСЭ.

Вспоминается, как в один из ранних весенних дней мы пошли в поход. Землю прогревало долгожданное сияющее солнце, она таяла под его горячими лучами, снег превращался в жидкое мессиво, а на дорогах - в едва пролазную грязь. Мы долго шли в поисках привала, но свернуть с дороги было некуда. Ночь подступала со всех сторон. Наконец, где-то сбоку мы увидели остатки большого развороченного стога сена, едва различимого в темноте. Перебрались туда, кое-как перекусили и стали укладываться на ночлег прямо в спальниках под открытым небом.

Нас было семеро. Спальников мы взяли всего четыре - три больших геологических, куда, как мы рассчитывали, может поместиться два человека, и один обычный одноместный. Мне он и достался, я в нем разместилась с большим комфортом. Зато Дима и Толя Райфельд в своем двухместном никак не могли устроиться. Они убеждали друг друга одновременно выдохнуть, слышались взаимные обвинения в излишнем весе, а когда им все-таки это удалось - жалобы на тесноту. Наконец Толя не выдержал и попросился в мой спальник, надеясь на лучшую жизнь. Кстати, мы с ним там довольно легко разместились. Утром мы проснулись под хохот Димы, катавшегося на золотистом сене. Оказалось, что в темноте мы перепутали спальники и Диме с Толей достался одноместный.

В институте Дима слыл за энциклопедиста. Постоянно решал какие-то задачи, не связанные с его личным планом. Из библиотек приносил новости из самых различных областей науки. Он отыскал где-то сведения об открытии курсов по программированию - тогда еще нечто новое, и сумел убедить начальство отправить нас с ним учиться на них, предвидя в недалеком будущем необходимость специалистов подобного профиля.

Но Дима наш стал куда-то исчезать. И интерес его к проблемам НИИ поостыл. Он явно увлекся проблемой иной. Так и случилось. Вскоре он подал заявление на увольнение по собственному желанию. Его уговаривали остаться, завлекали повышением по должности, повышением зарплаты, намекали даже на улучшение квартирных условий, которые у него были далеко не в лучшем состоянии - он жил вдвоем с мамой, как мне помнится, в небольшой комнате коммунальной квартиры. Но все было тщетно.

Он ушел лаборантом в только что открывшуюся лабораторию Бутейко, где изобретал аппаратуру, связанную с профилактикой и лечением астмы. Он и меня бы туда переманил (я была вполне готова к этому), но у Бутейко не было больше штатных единиц.

Далее наши служебные пути разошлись, но осталась общая тропа в далекой эвенкийской тайге.

Статьи и стихи взяты из "Тунгусского вестника КСЭ" №10, 1999 г.

Д. Демин (фотографии О. Максимова):