- По этому поводу я сначала расскажу анекдот... Жил великий праведник. Поплыл он на пароходе по морю, пароход начал тонуть. Из лодки кричат: "Иди к нам!". А он: "Господь меня и так спасет!". Проплывает плот, бревно... то же самое. И, неожиданно для себя, он утонул. На том свете он обратился к Богу с претензией: "Почему Ты меня не спасал?". Бог ответил: "Как это "не спасал"? Я послал тебе лодку, плот бревно. Ты же сам не воспользовался...".

Я трижды в жизни тонул. Однажды, когда был совсем маленький, годика три-четыре. Дело было под Ленинградом. Родители взяли меня с собой позагорать на Финский залив, и упустили момент, когда я пропал. А я решил поиграть в воде у берега. Там было почти горизонтальное дно, я шел по этому дну, ножки у меня устали, возвращаться назад было далеко, я пытался дойти, упал и стал тонуть. Хотя, зашел-то, может быть, по колено или чуть дальше. Очнулся, когда меня уже нес незнакомый мужчина - он увидел, как я утонул, вытащил и отнес к родителям.

В другой раз, лет в одиннадцать, я подъехал на лодке к крутому берегу, там торчал корень, я за него взялся, чтоб притянуть лодку, он отломился, и я назад, кульбитом, ушел под воду. Снова начал тонуть. Как выбрался и оказался в лодке, не помню.

И еще случай: однажды мы, студенты, решили пересечь вплавь озеро в Карелии. Мне показалось, что оно небольшое, и, может, так оно и было, но плавал я плохо, постепенно отставал от остальных и начал хлебать воду. Я почувствовал, что сам уже не выберусь, потому что и до того берега далеко, и до этого. Понял - пора звать друга, который плыл впереди. Но надо было сделать это достойно, чтобы это не вышел какой-нибудь жуткий крик. Я вдохнул поглубже, и, как мне казалось, спокойно позвал. Друг, действительно, услышал меня, развернулся, подплыл, подставил плечо, и вместе мы выплыли. На берегу я его поблагодарил и сказал: "Смотри, хотя я и тонул, но спокойно тебя позвал. Я ведь не орал, как резаный". Он ответил: "Ты, как раз, так и орал во всю глотку!".

Потом - война, оккупация. Пошли мы с братом за водой. Толкали вместе тачку с бочкой. В это время начался артиллерийский обстрел. Недалеко разорвался снаряд, нас швырнуло на землю, меня прижало к бочке спиной. Там еще бочки стояли около колодца, размачивались. Второй снаряд, третий... Гляжу, из-за моего плеча из бочки хлещет вода. И я таким смехом, нервным, смеюсь, говорю брату: "Федь, смотри, взрывной волной из бочки затычку выбило". Он в ответ: "А ты глянь, какая затычка". Я глянул - а это осколок от снаряда вонзился в бочку рядом со мной. На два сантиметра ближе, и меня бы, как иголками пришпиливают бабочек, пригвоздило бы к этой бочке...

В то время наши игрушки были - ружья, пистолеты, снаряды, взрыватели, бикфордов шнур. Все это мы добывали на взорванном складе. Каждую неделю там кому-то отрывало руки, выбивало глаза, кого-то убивало насмерть. Однажды в руках у моего товарища взорвался снаряд. До него было метров шесть-семь. Я дернулся на взрыв, рыжий клубок огня у него в руках, и он, такой, изломанный, падает. Ну и, конечно, во все стороны брызнули осколки. Я стоял ближе всех, но меня не коснулся ни один. Чуть подальше стоял товарищ, ему осколок попал в ягодицу. Другому разрезало рубашку и грудь. Мой брат стоял за бетонной стеной, торчала одна его пятка. Ему поцарапало пятку. А я остался невредим.

Как-то мы с братом шли по низкому ровному берегу Десны, а с противоположного берега, где есть круча, кто-то стал из баловства в нас стрелять. Спрятаться было негде, нам пришлось бежать под обстрелом. Довольно жутко чувствовать себя незащищенным, когда некуда спрятаться... Мы неслись что есть сил, пули свистели рядом, рикошетировали, ударившись о дорожку, по которой мы бежали. Мне тогда даже пальто пробило - оно развевалось на мне. Мы бежали долго, далеко. Добежали до первой канавы, залегли там, поползли. И спаслись.

А однажды у меня в руке взорвался охотничий патрон. По дурости: я неаккуратно его ковырял. С руки сорвало кожу, до сих пор остался шрам (Г. Гречко показывает шрам - Авт.). А разорвавшаяся гильза прошла под горлом, разрезала пальто. Врач спросил: "Гильза медная"? Я ответил: "Да, медная". "Ну и дурак. У тебя может быть столбняк. Ступай в больницу!". В больнице сказали: "У нас нет противостолбнячной сыворотки. А во-вторых, уже поздно. Такой укол надо делать не позже, чем через три часа. Время ушло". Но столбняком я так и не заболел.

- Вы помните самый страшный момент в своей жизни?

- Их было два. Жизнь была бурной, и, хотя случались очень страшные вещи, но страшнее этого не было ничего. Дело было, опять же, в оккупации. Мы с братом сидели дома, с нами старенькая бабушка, она к тому времени на один глаз ослепла. Накануне мимо везли на расстрел людей, и из одной машины выпрыгнули пленные. Говорят, что все-таки один человек убежал, и очень хочется в это верить. Остальных немцы перестреляли... За это дело стали убивать селян, которые жили у дороги: окружали несколько домов, сгоняли всех одну хату и поджигали. А перед этим грабили, и как раз мимо нашего дома шли громадные немецкие грузовики, нагруженные домашним скарбом - тюки, подушки. У меня до сих пор стоит в глазах, как сверху прялка ручная стояла...

И вот, эта кровавая вакханалия приближается к нам. Соседи говорят: "Вас скоро сожгут". Мы испугались, схватили бабушку за руки, тащим, кричим: "Бежим!", а она упирается: "Здесь наша хата, огород, корова. Куда мы денемся? Кто нас будет кормить? Нам некуда бежать". И вот, мы сидели и ждали, когда к нам придут и сожгут заживо... Но немцы уехали - до нас не дошли.

Потом мы с двоюродной сестрой как-то копали огород, было скучно копать в ряд, и мы шли навстречу друг другу. Поддеваешь кусок земли, а потом лопатой его разбиваешь. И вот, я тяжелой, острой лопатой нечаянно задел сестру - чиркнул лезвием около брови. Она была любимым ребенком у своей матери. Все лицо ее залилось кровью... Впоследствии там оказалась легкая царапина, но, видимо, были задеты сосуды. Сестра испугалась и бросилась к матери: "Мама! Жора меня убил!". Мать пришла в безумство, схватила топор и бросилась на меня. Я оттолкнул ее, выбежал из дома, заскочил в сенцы, полез по лестнице на чердак. Дальше бежать было некуда. Я осмотрелся и увидел старое ружье - без патронов, без затвора, самоделка такая. Схватил ружье, и вижу - сестрина мать уже взбирается с топором ко мне по лестнице. Мы оказались лицом к лицу, между головами было полметра. Глаза у ней - абсолютно безумные. Я никогда таких глаз не видел, ни до и не после. Она действительно жаждала меня убить... Я направил на нее ружье и говорю: "Не лезь, убью!". Она замерла, и вдруг выронила топор, и зарыдала... Там на чердаке ""фонарь" был, я выбил из него ногой доски, и убежал.

ПОСЛЕ оккупации поехал в Ленинград. Чтобы вернуться, я должен был, десятилетний мальчик, получить в райкоме партии справку - что не сотрудничал с оккупантами. Я получил эту справку и закончил школу. Потом на пятерки сдал экзамены в институте и решил идти на ракетный факультет. А меня не хотели принимать. Я, естественно, не понимал, в чем дело. Вызвали к декану, там сидела целая комиссия. Говорят: иди, лучше, на приборный. А я отвечаю - нет, только ракеты. Потом у декана я увидел свою анкету. В ней графа, в которой значилось, что я был в оккупации, была обведена красным карандашом . Экзаменаторы стали голосовать - одни "за", другие "против". Вышло поровну. Все решил сам декан. Он сказал: "Вижу, что парень не случайно сюда хочет. Я голосую, чтоб принять".

На третьем курсе нам стали давать справки о секретности, для доступа к материалам ДСП. Все получили, а я нет. Меня уже не пускали на некоторые лекции... То есть, опять все подо мной "закачалось". Я с детства интересовался ракетами, собрал даже соответствующую библиотеку, и вот, моя мечта могла не сбыться! В конце концов, с большим опозданием, через полгода после того как все получили, мне эту бумажку все-таки дали. Я закончил институт, пошел работать в КБ Королева. Когда стали делать трехместные космические корабли, Королев сказал: в экипаже должны быть командир, ученый и бортинженер. "Кто хорошо себя показал в работе, пройдите медкомиссию на космонавта и станете бортинженерами...". Всего заявлений двести было, а осталось человек тринадцать. С удивлением я обнаружил себя в числе прошедших комиссию. Хотя, у меня то голова болела, то живот, то зубы. Зубы - вообще... В школе как-то одиннадцать пломб вставили за один раз, девять из них через несколько дней выпали. Поэтому я, конечно, не рассчитывал пройти комиссию. Но, во-первых, попытка не пытка, а во вторых, было интересно. Меня с детства тянуло в небо.

- С Жюля Верна, наверное?

- Не только. Были и Казакевич, наш дореволюционный писатель-фантаст, и Уэллс, конечно. А любовь к науке меня чуть не погубила... Один врач-мерзавец, который нас обследовал по поводу вестибулярного аппарата, все говорил: "Рассказывайте, ребята, все, что чувствуете. Здесь супермены не нужны. Это мне надо для диссертации...". Конечно, никто ничего не рассказывал, кроме меня, дурака. Вестибулярная устойчивость у меня была средняя. Тренируемая, но средняя. И вот, я до того дорассказывался, что он написал на меня отрицательный отзыв…

Он говорил, что это надо для науки, я и старался для науки. А другие понимали, поумнее меня были... Он написал, что я не высидел пятнадцать минут на вращающемся стуле. Я об этом узнал, разозлился, пришел, когда его не было, в его лабораторию, и попросил меня покрутить. Высидел вдвое больше нормы - не пятнадцать минут, а тридцать, а пульс как был семьдесят два, так и остался. И, когда он на комиссии сказал, что меня надо выгнать, я попросил медсестру показать последний протокол. Был бы он честный человек, он бы за меня обрадовался. А он эту сестру хотел выгнать…. Я уже заглянул в пропасть, обратно, вроде, дороги не было. Но медсестра, которая меня согласилась "прокрутить" и записала результаты в протокол, меня спасла.

…Я не просто мечтал стать космонавтом - катался на мотоцикле, горных лыжах, нырял с аквалангом, летал на планерах, самолетах. Поэтому, когда неожиданно для себя попал в отряд космонавтов, уже считал себя опытным парашютистом. И за это поплатился… Однажды в Звездном городке, на тренировке, не успел подготовиться к приземлению, ударился боком о землю и сломал ногу. Двадцать два дня пролежал в госпитале Бурденко. Когда зашла речь о выписке, позвонил своему начальнику в КБ Королева: "Скоро меня выпишут, хорошо бы опять в Звездный городок, где я жил и тренировался полгода". А тот говорит: "Зачем тебя туда везти? Мы тебя отвезем домой, и потом, как-нибудь, опять пройдешь отбор". Я понимал, что дважды, конечно, такое чудо не случится, и был просто убит этим решением - поезд уйдет, и догнать его будет уже невозможно. Жизнь ломалась по-настоящему. Это не то что с лодки в воду сверзиться...

Помощь пришла в лице космонавта Комарова. Однажды он принес мне в госпиталь конфеты, бутылку коньяку. Был он для меня тогда небожителем: офицер, "слетавший" космонавт, в орденах... А я - с костылями. Весь день мой тогда был - из палаты в туалет, в столовую и обратно. Нога была от паха до кончиков пальцев в гипсе, а пользоваться "уткой" я не хотел… Уходя, Комаров спросил: "Может, тебе чем-то помочь?". И я от безнадеги сказал: "Я бы хотел, чтобы меня отсюда повезли не домой, а в Звездный городок". Я не надеялся, что это сработает. Но за мной пришла машина, а в ней хирург. До Городка - час езды. И, сколько мы ехали, он все твердил: "И кому это в голову пришла такая глупость - тебя, безногого, везти в центр подготовки космонавтов, где бывают руководители государства, а ты там на костылях будешь с гипсом прыгать, вид портить...". Но нога срослась, и через год я уже опять прыгал с парашютом.

- Как складывалась ваша личная жизнь?

- Я был идейный, честный, с книжными представлениями о жизни. Подошел мой час лететь в космос. И тут я едва сам себя не выгнал из космонавтов. Так решил, что, все равно, у нас с женой совместная жизнь не ладится, и если я слетаю в космос, а потом подам на развод, скажут: "А, мерзавец, когда он был инженером, ему жена подходила, а стал космонавтом - подавай ему артистку!".

- Это вы про Людмилу Кирилловну говорите?

- Нет, это Нина Викторовна была, моя первая жена. Где-то год назад я увидел сон - что она мертвая. Я в ужасе проснулся. После развода мы сохранили нормальные отношения, я с ней общался, в чем-то помогал. Когда проснулся, я подумал: "Господи, какой кошмар! Надо же, такая дурь приснится! Она же живая!". И уснул. А через несколько часов ее убила электричка.

...Перед полетом я подал на развод, мы развелись. Я это, естественно, вписал в анкету... И началось. Страшнее было, только когда мы с братом в оккупированной деревне ждали смерти. Собралась партгруппа - все коллеги, все должны лететь в космос. Я думал, они собрались, чтобы помочь мне, чтобы меня из-за развода не выгнали из космонавтов. И какое же было изумление, когда никто ничего хорошего обо мне не сказал! Один, он уже погиб, царство ему небесное, произнес: "Ты разводишься с женой, значит, ты предаешь жену, а значит, можешь предать и Родину!". Я обратился к другому: "Ты ведь тоже разводился! Ты меня поддержишь?" Он покачал головой: "Нет!". Я от всего этого похолодел - мы клялись в дружбе, обещали, что будем умирать друг за друга, а тут вдруг все наоборот… А третий сказал: "Мы даем тебе выбор". Ну, тут я немного ожил. "Слава Богу, - думаю, - хоть один порядочный нашелся". А он продолжает: "Ты же, Жора, не идиот. Просто так разводиться перед полетом, конечно, не стал бы. Поэтому, ты признаешься, что у тебя есть любовница, которая от тебя ждет ребенка, и тогда мы тебя выгоним за аморалку. А если не признаешься - за неискренность перед партией". У меня не было любовницы с ребенком, я не мог в этом признаться. И пошла страшная цепь событий. Я цитировал на партсобраниях Ленина: "Аморален не развод, а жизнь без любви в семье". Ссылка не сработала... Я был в отчаянии. Я двадцать лет шел к цели, и сам себе ее перечеркнул.

На этот раз мне помог курировавший нас заместитель Королева по испытаниям Яков Исаевич Трегуб. Вызывает он меня к себе в кабинет, материт, и говорит: "Да ты и вправду полный идиот! Из-за того, что ты сделал, и из-за того что блеешь на собраниях, про Ленина и честь члена партии. Завтра, на парткоме, если вякнешь хоть слово, я первый от тебя откажусь". И так доложил на парткоме мое дело, что меня не только не выгнали, а даже дали неделю на отдых, из-за "тяжелого морального состояния".

- Вы говорите: "было страшно". Вас вообще можно испугать?

- Можно, если встает проблема, решение которой от меня не зависит. Когда ты ничего не можешь сделать - вот что страшно. Есть две неприятные ситуации: ждать и догонять. Ждать хуже. Перелом ноги поставил меня последним в очередь нашей группы. Девять лет дублером, комиссии, шанс оказаться за бортом...

Однажды на финском телевидении пожилой человек из Лапландии задал мне вопрос: "Как вы могли допустить, чтобы Гагарин погиб?". Я ответил: "Конечно, было сделано многое, чтобы он не погиб. Во-первых, было решение больше не пускать его в космос. На самолетах он всегда летал с инструктором, причем с лучшим. Я, вот, например, после космоса летал один... Но, что дальше? Запретить ему летать, хотя он военный летчик? Запретить ездить на автомобиле? Выходить на улицу? Открывать дома форточку? Вообще, посадить под стеклянный колпак?".

...Помню, когда мы с космонавтом Губаревым спускались на Землю, в заданное время вдруг не раскрылись оба парашюта, ни основной, ни запасной. А третьего не было. Меня сковал смертельный страх, но я его преодолел. Несколько минут я опять был "на грани"… начал лихорадочно жать на кнопки - вызывать на экран показания приборов, чтобы успеть крикнуть, что случилось. "Земля" молчала. Потом выяснилось, что нам неправильно указали время раскрытия. Потом я зашел в ЦУП и попросил: "Вы "потщательнее", ребята, все таки. Вам - цифру написать чуть нечетко, а у меня седые волосы...".

Последний случай - когда разбился "Ил-18" в Грузии. Перед этим самолетом летел наш, и мы сели. Каким чудом - я, как летчик, не понимаю. Шли в облаках, вынырнули из них, и тут же коснулись колесами взлетной полосы. А видимость была - ноль. Просто какое-то чудо... Летевший за нами "Ил" его повторить не смог.

- Какое у вас осталось ощущение?

- Я теперь все ценю. Воду, воздух, ветер, дождь, все проявления жизни.

- ВЫ способствовали карьере Бориса Ельцина. Он об этом даже написал в воспоминаниях. На выборах в Верховный Совет сняли свою кандидатуру в его пользу, и Борис Николаевич прошел. Путь Ельцина в Кремль начался с этих выборов. Выходит, Георгий Гречко - ключевая фигура в новейшей истории России?

- Я тоже думал: неужели это я перевернул историю? Но потом понял, что на самом деле все было не так. Я, конечно, помог Ельцину выиграть на том собрании, хотя там все было подстроено против него, как я потом узнал. Мы должны были победить с директором ЗИЛа. Я сидел, обхватив ладонями голову, смотрел в пол и думал: "Куда я попал? Зачем мне эта политика? Я люблю технику и науку. Зачем я здесь?". И вдруг, смотрю - подошли ко мне чьи-то ноги. Поднимаю голову, вижу, какой то человек. Лицо знакомое, а кто - не пойму. Потом узнаю: Ельцин. Говорю: Борис Николаевич, вы будете избираться у себя в Свердловске, или здесь, в Москве? Он отвечает: меня, вроде как, выгнали в Москве, вот пусть и изберут тоже в Москве... Это мне понравилось. Но, говорят, что если бы он в Москве проиграл, то полетел бы в Свердловск, и его бы там все равно выбрали. Уже был готов самолет. Обошлись бы и без меня.

- Но что-то вас подтолкнуло?

- Отвращение к политике. Я с самого начала не собирался участвовать в политической жизни. И тут сижу я у себя на работе, в Академии наук, продолжаю исследования, которые в космосе делал. Звонок. "Георгий Михайлович! Мы из физико-химического института, хотим выдвинуть вас в Верховный Совет. У нас несколько кандидатур. Приедьте к нам пожалуйста и изложите свои взгляды...". Мне бы, дураку, сказать, что я не хочу. Но я это воспринял как некий вызов. Такая привычка - не бежать от вызова, а идти навстречу. Потом, еще звонок, из другого института. В конце концов, меня выдвинули пять или шесть организаций. В одном случае я даже уступил место кандидату-инвалиду, потому что узнал: КПСС на выборах имеет априори сто голосов, комсомол - пятьдесят, филателисты - одиннадцать, а общество инвалидов (а их у нас их несколько миллионов) - ни одного… И я уже тогда подумал, туда ли лезу. Однажды честно спросил себя: ты хочешь заниматься политикой? Нет. Значит, надо уходить, кому-то передать свой голос... Так вот сижу и думаю обо всем этом в Доме Союзов. И тут появился Ельцин.

- Дальше Ельцин пишет: "В Гречко пропал прекрасный актер. Он имитировал борьбу, а потом уступил...".

- На самом деле, было иначе. Я не имитировал борьбу, а боролся. Я должен был уйти не как побитая собака. Скажут: а, увидел противников и струсил... Надо было бороться, победить, набрать максимум голосов, и только после этого уйти - как победитель… Я очень хорошо свою речь построил. Там были специальные люди - если ты скажешь слово "Ельцин", они поднимают хай. Поэтому "Ельцин" я сказал последним. Он сидел через стул от меня. После выступления протягивает руку: "Я тебе этого никогда не забуду!". И "не забыл" - так обо мне никогда и не вспомнил. А вот Казаннику помог - за то что тот уступил ему место в президиуме.

- КАКИЕ выводы вы делаете из своих жизненных "совпадений"?

- Это не совпадения. Это факты. У меня аналитический ум, мне все надо объяснять. И я пытаюсь.

- Вы верующий?

- Я, прежде всего, математик. Но хочу вернуться к анекдоту… Каждый раз, когда моя судьба была "на грани", кто-то как бы посылал мне - лодку, плот, бревно... Когда я уже доходил до отчаяния, и понимал, что - все, спасения нет. Сейчас я вижу в этом глубокий смысл.

- Какой?

- Если б я не испытал отчаяния, а его было достаточно, я бы не оценил жизни, всего, что в ней есть хорошего.

- И плохого?

- Плохого у меня было меньше.

P.S. Я попросил Георгия Гречко рассказать и о том, как он ведет на ОРТ прогноз погоды. Четырехминутная программа с его участием Гречко выходит по воскресеньям после "Секретных материалов", где-то между 00.45 и часом ночи. Он ответил: "Погоду объявляют девочки. А у меня - аналитическая передача".

- Я доктор физико-математических наук и неплохо разбираюсь в атмосферных процессах. Поэтому, когда мне предложили объявлять по телевизору погоду, я подумал, что смогу сделать что-то большее. Вижу, что людей подчас дезинформируют о причинах тех или иных явлений природы. И, естественно, возникает желание поправить, рассказать правду. Я знаком со многими учеными - специалистами в этой области и могу с ними договориться о комментарии, пригласить на эфир, поспорить. Я согласился, и с апреля передача под разными названиями выходит на первом канале в рамках компании "Метео-ТВ". Сейчас она носит рабочее название "Прогноз погоды с Георгием Гречко".

Я чувствую, что телезрителям это интересно. Однажды в Москве во время шквала моей "десятке" как будто оспинами побило всю крышу. Стекла, к счастью, уцелели. Если б знал, поставил бы машину в гараж. Людей это интересует - придет ураган, не придет, а если придет, то какой...

- А астрологические прогнозы, "неблагоприятные" дни и т. п.?

- Это все чушь. Если речь идет о влиянии Солнца, то предсказывать что-то в этой области можно не больше, чем на три дня. Но есть люди внушаемые. Они верят, и в самом деле начинают чувствовать себя плохо. Я хотел бы их разубедить.

- Когда еще можно увидеть вас на телеэкране?

- Когда-то был цикл передач "Этот фантастический мир", там я тоже являлся кем-то вроде ведущего. Был консультантом многих научно-фантастических фильмов. Сыграл две роли в кино. Первый фильм "Под созвездием близнецов" (совпадение - я действительно родился под этим созвездием). Я сыграл там самого себя. Сюжет такой: возвращается из галактики корабль с мертвыми космонавтами. На Земле его открывают и обнаруживают погибших. Во время этой сцены я стою рядом с телом командира корабля и ужасаюсь увиденному. Говорят, что это самая удачная маленькая роль в фильме. Я ужасался лучше других. А дело было в том, что на съемках в скафандрах лежали живые актеры, и я испугался, что они задохнутся из-за отсутствия вентиляции.

- Неужели, в самом деле могли?

- Запросто. Нас, космонавтов, часто спрашивают: "Что у вас, ребята, в чемоданчиках, когда вы идете к кораблю по космодрому?". А у нас там лежат батареи и вентилятор, который гоняет воздух между телом и скафандром. Так вот, у тех скафандров, в которых находились актеры, таких вентиляторов не было. Киношники забыли их заказать.

Второй мой фильм - "Не послать ли нам гонца?". Там помимо роли (тоже сыграл самого себя) я был каскадером - бил машины по ходу сценария. Слава Богу, навыки есть: я кандидат в мастера по автоспорту и до сих пор за рулем. Как говорил Чкалов: "Пока руки держат штурвал, а глаза видят небо".